Томас Шерри - Ночные откровения
— Так, на чем мы остановились? — поставив чашку, Анжелика отыскала нужное место в дневнике. — Ага, вот. «Милый старичок викарий, явно в восторге от интеллектуальной беседы, пригласил всех нас к себе домой на чай».
— Мы тогда гостили в Линдхерст-холле? — спросил Фредди, начиная уже и сам что-то припоминать. — На праздновании Пасхи в загородном доме герцогини?
— Точно. А вот теперь слушай: «Чаепитие, как и жена викария, было очень приятным, но мое внимание привлекла картина в их гостиной. Большую часть полотна занимал прекрасный ангел, который парил над коленопреклоненным мужчиной, явно пребывавшим в состоянии восторга. Картина называлась «Поклонение ангелу». Я поинтересовалась именем художника, потому что тот подписался лишь инициалами «Дж. К.». Старушка не знала, но рассказала, что эту картину они приобрели в Лондоне, у торговца произведениями искусства Киприани».
— Киприани? Это тот, кто помнит каждую вещь, прошедшую через его руки?
— Именно, — удовлетворенно кивнула Анжелика, закрывая дневник. — Торговец нынче отошел от дел, но сегодня утром я ему написала. Как знать, может, нас пригласят зайти.
— Ты просто чудо, — совершенно серьезно отозвался Фредди.
— Я такая, — зашуршала черными юбками Анжелика, поднимаясь. — Как видишь, моя часть договора выполнена — теперь очередь за тобой.
У Фредди вспотели ладони. Он боялся снова увидеть Анжелику обнаженной, и в то же время не мог дождаться, когда опять окажется в студии, и прекрасное женское тело вытянется перед ним, будто стол, полный яств — пир для человека, вынужденного голодать.
Даже когда художник анализировал цвет, текстуру и композицию, работая над картиной, его голову переполняли чувственные образы. Мечты, полные эротических видений с той самой поры, как Анжелика заговорила о портрете, приобрели теперь вызывающую беспокойство живость.
Фредди прокашлялся — тщетно, пришлось прокашляться еще раз.
— Полагаю, ты хочешь подняться в студию?
* * *
Студия была залита светом — слишком ярким, по мнению Анжелики. При таком освещении кожа будет излишне блестеть, а она в своих рисунках всегда отдавала предпочтение более натуральным тонам человеческой плоти.
В комнате стоял фотоаппарат — не Кодак № 4, виденный ею раньше, а усовершенствованная студийная камера на деревянном штативе, с мехом для лучшей наводки на резкость и темным покрывалом.
— Зачем фотоаппарат? — спросила Анжелика, когда Фредди вошел после того, как она разделась и легла.
— Для тебя, наверное, просто каторга так долго позировать — я ведь медленно пишу. А если у меня будут фотографии, я смогу работать по ним, и тебе не придется дрожать здесь от холода.
— Но здесь не холодно, — в камине горел огонь, к тому же, Фредди поставил несколько жаровен. Ему должно быть тепло.
— Тем не менее.
— Но снимки не передают цвет!
— Пусть так, зато они передают тень и контраст, а оттенок твоей кожи мне известен, — ответил Фредди, исчезая под темным покрывалом.
Анжелику охватило разочарование. Этот портрет в обнаженном виде был попыткой заставить Фредди увидеть в ней женщину, а не просто друга. И Анжелика считала ее более-менее удавшейся — в проявочной мужчина так смотрел на нее, словно собирался поцеловать. Но как только художник получит фотографии, живая модель вообще будет не нужна ему в студии, и нагой позировать не потребуется.
— А если ты не додержишь или передержишь снимки?
— Что ты говоришь? — покрывало гасило звук его голоса.
— Вдруг фотографии не получатся?
— У меня с полдюжины пластинок, — вынырнул Фредди из-под камеры. — Хоть одна из них точно выйдет хорошо.
В следующее свое появление фотограф немного поднял вспышку, подвинул марлевый экран и поправил угол экрана из белого шелка на дальнем конце кровати.
Экран стоял всего в двух футах от края кровати. Подняв голову, Фредди уперся взглядом прямо в Анжелику.
Она нервно облизнула губы. Пальцы мужчины сильнее сжали ткань.
— Я собираюсь фотографировать, — объявил он. — Убедись, что ты лежишь в нужной позе.
Сердце Анжелики, возбужденной как близостью Фредди, так и его неподатливостью соблазну, бешено колотилось. Приоткрыв губы и учащенно дыша, она повернула голову и посмотрела прямо в нацеленный объектив камеры.
* * *
Элиссанда обратила внимание на странную реакцию тети только поздним вечером.
Утром она была слишком обрадована и ошеломлена, чтобы отнести безмолвие Рейчел на счет чего-то отличного от счастливого остолбенения. Сама Элиссанда прыгала, словно обезьяна — хотя издаваемые звуки больше походили на топот носорога — и плакала до тех пор, пока не похудела на пару фунтов.
Даже тетина просьба об лаудануме не возбудила в ней подозрения. Больная была еще слаба, а сегодняшние новости оказались чрезвычайно волнующими. Конечно, тете нужно время и отдых, чтобы справиться со всем этим.
Когда Рейчел уснула, Элиссанда немного посидела у кровати, держа больную за руку, приглаживая ей волосы и вознося благодарности за то, что тетя дожила до сегодняшнего дня, и впереди у нее еще годы и годы, чтобы радоваться жизни, свободной от призраков и страха.
Затем она отправилась искать маркиза, просто потому, что хотела видеть его — единственного своего союзника. И с кем же праздновать такой замечательный, триумфальный день, как не с мужем?
Но Вир уже ушел. Тогда Элиссанда удовлетворилась тем, что велела кучеру покатать ее по городу и, впервые с момента своего приезда, получила удовольствие от Лондона. Она понаблюдала за ездившей на велосипедах в парке молодежью, обошла все этажи универмага «Хэрродс» и провела столько времени в лавке Хэтчарда[48], что совершенно перепачкала книжной пылью перчатки.
Маркиза также заехала к Нидхему и попросила порекомендовать ей врача — специалиста по опийной зависимости. Как оказалось, Нидхем считал себя в достаточной мере сведущим в данном вопросе, чтобы взяться за излечение.
— Он сказал, что вовсе не придется страдать, — объясняла Элиссанда тете, возвратясь домой. — Каждый день вы будете принимать одно и то же количество специальной настойки. Но количество лауданума с каждой последующей бутылочкой настойки будет постепенно уменьшаться. Ваш организм будет легко привыкать к новой дозе, пока не наступит время, когда лауданум вам и вовсе не понадобится. Кошмарно, что дядя подвергал вас всем этим мучениям, когда мог просто… — Элиссанда взмахнула рукой. — Не будем его вспоминать. Нам не нужно больше думать о нем.
Рейчел ничего не ответила, только задрожала, словно в ознобе. Племянница тут же укрыла больную еще одним одеялом, но та продолжала трястись.
