Елена Арсеньева - Любовник богини
— В нескольких милях отсюда живет одна старуха, — сказал индус, холодно глядя в глаза Бушуева. — Ее имя — Кангалимма. Она объявляет мужчину и женщину мужем и женой.
— Вроде священника, что ли? — оживился Бушуев.
— Да, но еще выше.
— Как архиепископ?! — не унимался Петр Лукич.
— Как священник священников, — веско проронил Нараян. — Ей, говорят, триста лет…
— Триста лет?! Годится! Надо думать, она-то знает толк в своем ремесле, — обрадовался Бушуев и вновь обернулся к Василию:
— Ну, паря, повезло тебе. Больше драться не будем. Сейчас дам вам родительское свое благословение, а там — честным пирком да за свадебку!
Так и быть, начнем с этой бабки. Потом еще в Ванарессе гульнем, ну а когда в Россию-матушку воротимся, там уж, по завету отчию и дедню, по святому православному обряду… — Он достал из-за пазухи шнурок с крестом и образком. — Ну, на колени, чертовы дети!
— Погодите, — поднял руку Нараян. — Это будет не Простая свадьба. К этой старой женщине за благословением идут только те, кто пылает друг к другу страстью и желает сберечь этот огонь до самой смерти. Ведь она еще и колдунья. К ней приходят те, кто желает умереть в один день… даже если это случится завтра. Не лучше ли еще раз подумать? Нехорошо сделать дело, совершив которое раскаиваются, чей плод принимают с заплаканным лицом, рыдая. Не лучше ли подождать до Ванарессы?
Он спрашивал, казалось, всех, но смотрел на Варю, и ей почудилось, что Нараян обращается к ней одной. Его черные глаза были непроглядны, как бездна… но с чего она взяла, что это бездна боли?
Зачем он так глядит? Почему, кто позволил ему так глядеть, взывая к тем сомнениям, которые и без того истерзали ее душу?
Она резко отвернулась, отдернула взор от глаз Нараяна.
Василий смотрел на нее вприщур:
— Пойдешь за меня?
— Пойду, — чуть улыбнулась Варенька. — Куда ж деваться! Знать, судьба.
— А что в один день помрем — не страшно тебе? Значит, когда я, тогда и ты?
— А тебе не страшно? — Варя мимолетно коснулась его щеки — и отдернула руку, словно испугавшись или устыдившись. — Ведь это значит, что когда я, тогда и ты?
— Что делать! — легко пожал плечами Василий. — Знать, судьба!
— Ну, как вы, голуби? — озабоченно просунулся между ними Бушуев. — Надумали? Женитьба, конечно, не мешок, с плеч не свалишь, а все-таки обтяпать бы дельце поскорее.
— А, была не была! — махнул рукой Василий и обернулся к Нараяну:
— Пошли к твоей старухе.
Тот качнулся, будто от удара, и теперь глаза его впились в лицо Василия. А тот и бровью не повел:
— Пошли, пошли, чего медлить! Сам говорил: после полуночи тут ходу нету. Спешить надобно, пока не зажрали звери лютые, а то и без твоей старой карги выйдет — умереть в один день!
— Ох, сущая татарщина, басурманство! — в последнем порыве отчаяния воздел руки Бушуев, да тут же и окоротил себя:
— Ну, оханье тяжело, а воздыханье — того тяжелее. Пошли, и впрямь пошли! — И вдруг в ужасе воззрился на Василия, который уже шагнул на ступени:
— Да ты хоть штаны натяни, бесстыжая душа! Чай, не бродяжка беспортошный, чтоб в одной тряпице округ чресл шляться. Какой-никакой, а жених!
Василий, чертыхнувшись, вскочил в шаровары, прозрачную свою рубашонку и даже обмотал голову тряпицею наподобие тюрбана. Варенька скромно завесила лицо уголком оборванного сари.
Бушуев мрачно кивнул, заспешил к лестнице, однако не удержался, обвел еще раз вокруг лютым, мстительным взором место своего позорища:
— Эх, головней бы тут прокатить!..
И, безнадежно махнув рукой, сбежал по ступеням в лунную, серебристо мерцающую тьму.
4. Горная корова и ее хозяин
Да, Нараян оказался прав, говоря, что в Мертвом городе после полуночи смертельно опасно. Стоило путешественникам выйти за развалины крепостной стены, как позади поднялся вой и лай шакалов, а вслед за этим раздалось такое громовое рычание, что всех бросило в холодный пот. Тотчас Варенька почувствовала, как Василий стиснул ей руку, и ее пальцы слабо шевельнулись, отвечая.
— Однако не сменяли ли мы шило на мыло? — с тревогой спросил Бушуев и тотчас попытался выразить эту же мысль на своей обычной разговорной смеси, которую Нараян превосходно понимал:
— Чем, скажи на милость, в джунгле этой вашей безопаснее, чем в развалинах?! Там мы, по крайности, могли укрытие себе сладить.
А тут как шарахнется из-за пальмы «лесной раджа»…
Куды денемся? На лианах повиснем, аки бандеры? — ворчал купец, с отвращением поглядывая на обезьян, которые неслись над тропой, словно призраки, а их физиономии, напоминающие личины каких-то серых кикимор, непрестанно и жутко гримасничали.
— Пока бандеры с нами, бояться нечего, — отозвался Нараян, чей снежно-белый тюрбан мерцал в темноте, указывая остальным дорогу. — Как только они зачуют тигра, сразу исчезнут, и тогда…
— Тогда что?! — подал голос Реджинальд, и весь английский сплин, чудилось, прозвучал в этих коротких словах.
Варенька поняла, что их британский друг уже достиг своего предела. В самом деле! Внезапно оказаться в водовороте обстоятельств, которых не в силах одолеть вся мощь Ост-Индской компании. Ежеминутно рисковать жизнью. Не подчинять себе образ мыслей индусов, а подчиняться ему… Пожалуй, для Реджинальда это было самое тяжелое, даже тяжелее бесстыдного зрелища, которое ему пришлось наблюдать. Британская гордыня повергнута в прах, вдобавок кем? Лучшим другом!
И теперь Варенька со страхом думала, что знала его вовсе не так хорошо, как ей казалось. Например, она не знала, мстителен ли он…
Варенька вполне могла представить, сколько моральных страданий претерпел англичанин (да и отец, если на то пошло!) в том храме, где был принужден скрываться. Ведь это храм джайнов! А их даже не все индусы способны понять, что уж говорить о европейцах! Вера в сансару, цепь перерождений после смерти, — основа их существования, и особенно усердные джайны вообще ходят, прикрывая рот и разметая перед собою особою метелкою путь, чтобы, сохрани боже, не проглотить какую-нибудь мошку или не наступить на нее: а вдруг ты погубишь в это мгновение своего собственного отца в его очередной жизни?! Реджинальд наверняка встречал в храме какого-нибудь святого джайна, кормившего насекомых своей собственной кровью. Варенька однажды видела такого. Совершенно нагой, он с закрытыми глазами неподвижно лежал на солнце, а все тело его было буквально облеплено мухами, комарами, клопами — «братьями»… Да это зрелище должно было просто прикончить рационального англичанина! Неудивительно, что он с таким грозным надрывом произнес свое «Тогда что?!», оставшееся, впрочем, без ответа, — только Нараян пробормотал чуть слышно:
