Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы
Санча содрогается:
– Боже упаси меня от этой участи.
– Ты не хочешь изменить мир? – усмехается Маргарита.
– С меня хватило бы изменить мир Ричарда.
– Ты стала вдруг преданной женой? Иисус не ревнует?
– Ты и так невероятно улучшила Ричарду жизнь новым ребенком. – Элеонора бросает на Маргариту строгий взгляд. – Уже много лет я не видела моего деверя таким счастливым.
– У Ричарда была тяжелая жизнь, во многом трудная, – соглашается Санча.
– Король Иоанн был со всеми жесток, в том числе и со своими детьми, – говорит Элеонора. – Генрих рассказывал страшные истории. Увы, он сам унаследовал отцовский характер.
– Но тебя он не обижает? – Санча хватает сестру за локоть.
– Обижать Элеонору? Мне жаль того, кто попробует, – смеется Маргарита.
Звучит труба. Лучники собирают свои стрелы и возвращаются за столы. На поле выезжают рыцари на боевых конях и выстраиваются: английские на одной стороне, французские – на другой.
– Погодите, сейчас вы увидите, как ловко Жуанвиль орудует копьем, – говорит Маргарита.
– У Генриха слишком нежная душа, чтобы грубо со мной обращаться, – отвечает Санче Элеонора. – Думаю, то же можно сказать о Ричарде.
– Он совсем не любит свою мать. – Санча отводит глаза. Стоит ли говорить сестрам правду? Не посмеются ли они над ней, как Маргарита любит? – Обиделся на нее за то, что бросила его, когда умер его отец.
– Генрих тоже печалится, что она ушла. Он всегда говорит: «Никогда у меня не было своей семьи». А теперь она снова ушла – в монастырь.
– Завидую ей, – вздыхает Санча.
– Она говорит, что принимает епитимью за свою ложь Генриху и Ричарду, когда заманила их воевать с французами. И поделом ей! Генриха чуть не убили.
– Она просто хотела помочь своим детям, – заступается Санча. – Так я слышала.
– Наоборот, она оставила их в беде, – возражает Маргарита. – Бланка еще и отобрала у нее Ла-Марш для Альфонса. Когда Гуго де Лузиньян умрет, его наследнику достанется только Ангулем. А остальные дети не получат вообще ничего.
– Не будь так уверена, – возражает Элеонора. – Две недели назад в Лондон приезжали единоутробные братья и сестры Генриха, все шестеро! И упали в его объятия, как старые возлюбленные. Наконец-то он получил семью, которой так давно желал. Если бы не я, он бы отдал им всю Англию.
– Тише! – призывает Маргарита. – Это Жуанвиль.
Он скачет далеко на запад, его английский противник – на восток. Отдалившись, они ждут с копьями под мышкой, свободная рука наготове, чтобы хлестнуть коня. По сигналу трубы кони во всю прыть устремляются вперед, друг на друга. Это Санчин крик пронзает воздух или ржет лошадь при столкновении? Копье французского рыцаря с такой силой ударяет в английский щит, что раскалывает его пополам. Английский рыцарь с глухим звуком падает на землю и долго лежит без движения. Санча с колотящимся сердцем шепчет молитву за него, а его товарищи-рыцари помогают ему медленно встать на ноги.
– Ни капли крови, – хмурится Элеонора.
– Жуанвиль бережет силы для более искусных англичан, – говорит Маргарита. – Если такие есть.
Жуанвиль, молодой рыцарь Маргариты, сняв шлем, кланяется сестрам, затем приветствующей его толпе.
– Дайте мне цветок, – просит Марго.
Она берет один и бросает своему рыцарю; ее лицо пылает под цвет брошенной розе.
И кажется, что это длится уже несколько часов: столкновение за столкновением, удар за тошнотворным ударом, рыцари сбивают друг друга на землю, расколотые шлемы, сломанные кости, раздробленные зубы и, часто, улыбки, несмотря на хлещущую изо рта и носа кровь. Санче кажется, что ее сейчас стошнит.
– Хватит! Остановитесь! – кричит она, однако ее крик тонет в шуме возбужденной толпы. Даже сестры подбадривают участников, будто смотрят на детей, изображающих петушиный бой, а не на людей из плоти и крови, рискующих жизнью на потеху зрителям. Когда Марго и Нора начинают делать ставки на каждый последующий поединок, Санча готова закричать и на них тоже. Они как римские солдаты, бросающие жребий, кому достанется одежда Иисуса, в то время как сам он висит на кресте. Но она не в силах кричать и не может даже отвести глаза. Как почетный гость, она должна скрывать отвращение за улыбкой. Мужчины творят такое ради удовольствия. Удивительно, что до сих пор они еще не погубили нашу землю и все сущее на ней.
Наконец состязания закончились, и она может перевести дух. Пока Маргарита получает свой выигрыш с надувшей губы Элеоноры, прибывает эскорт, чтобы проводить их в зал для пира. Король Генрих выглядит бледным.
– Он терпеть не может турниров. И запретил их в Лондоне, ко всеобщему разочарованию. – Элеонора с улыбкой похлопывает его по руке. – Несмотря на мужественный рев и угрозы, у него женское сердце.
– Никаких турниров! Но тогда как вы подготовите рыцарей к поединкам на поле боя? – спрашивает Жуанвиль.
Санча бросается на защиту короля:
– Если они перебьют друг друга на турнирах, кто будет сражаться на войне?
– В точности мои мысли, – соглашается Генрих. – Последний турнир при моем дворе стоил жизни восьмидесяти рыцарям, в том числе моему любимцу Гилберту Маршалу.
– Ты не любишь этих игр? – спрашивает Ричард у жены. – А твоим сестрам, похоже, все безмерно по-нравилось.
Неужели они женаты уже три года? А Ричард так мало ее знает.
Трубы возвещают об их входе в зал, где ждет няня Матильда, чтобы передать ребенка Санче. Ричард смотрит на сына у нее на руках, потом на нее, и она наконец видит гордость, о которой мечтала со дня венчания. Ей так хотелось, чтобы ею гордился и отец, но он никогда не любил ее белокурые волосы и не понимал, почему за ужином она не ввязывается в споры с остальными. Думал, ей нечего сказать, а на самом деле она говорила, но слишком тихо, чтобы ее услышали за властным тоном Маргариты и возбужденными криками Элеоноры. Как он всегда радовался, когда кто-нибудь из его дочерей доказывал его неправоту по какому-либо вопросу! Она была в ужасе от отъезда Элеоноры из дому, но втайне надеялась, что теперь папа наконец заметит ее. Но тогда он заболел, и ему пришлось неделю провести в постели, а когда встал, то его вниманием завладела Беатриса и не отпускала до самой смерти.
Теперь наконец Санча видит не только гордость, но и любовь на лице мужчины. Ричард любит ее. Когда она смотрит на него, ценя больше всей Англии, то улыбается так широко, что больно щекам.
Дядя Бонифас, которого недавно – по настоянию Элеоноры – король назначил архиепископом Кентерберийским, озаряет ее своей знаменитой улыбкой, за которую женщины прозвали его «Прекрасным Архиепископом». Такая красота, говорят они, пропадает в этом давшем обет безбрачия мужчине. (Услышав подобное, Ричард рассмеялся и сказал, что от мужчины вроде Бонифаса все равно женщинам не будет никакого проку. Санча не может представить, что он имел в виду.)
