Александра фон Лоренц - Любовь крестоносца
— Нет, тут что-то не то! Он почему-то очень зол на меня, хотя это я должна обижаться! — она посмотрела на суровое лицо с крепко сжатыми губами и вспоминала то весеннее утро, когда зашла в сарай и увидела, как он пьет воду из кадки; вспомнила, как была потрясена его упорством и силой воли.
— Нет, мириться придется мне, — грустно подвела она итог своим размышлениям и стала придумывать, с чего бы начать разговор. Упреки только ухудшили бы и без того сложную обстановку. И наступив себе на гордость, она обняла его за крепкую шею и прильнула к широкой груди.
— Я не могу понять, почему ты так сердишься? — девушка прижалась своим хорошеньким ротикам к его губам и стала неумело целовать. Рыцарь обхватил изящное личико большими ладонями и возвратил поцелуй. Правда, это был совершенно другой поцелуй — глубокий и жгучий. Он просунул свой жаркий язык в девичий рот, поцелуй был такой силы, что молодая женщина ощутила его страстное, болезненное влечение к ней.
— Я не сержусь, я ужасно злюсь на тебя! — он впился болезненным поцелуем в ее нежную шею.
— За что, мой милый? — она терпела эти жестокие поцелуи. — Чем же я тебя так обидела?
— И ты еще спрашиваешь? Пресвятая Дева, вот уж поистине у женщин нет чести! Ты помнишь наш разговор перед моим отъездом? Для меня все обеты, которые я дал, были очень серьезными. И я сдержал их! А ты? Ты ничем не лучше моей первой невесты Хильдегард, она тоже променяла любовь на титул и деньги. Возвращаясь с Монфора, я заехал домой. Ее мужа, моего старшего брата, Генриха фон Эйнштайна не было в замке, так эта дрянь забралась ночью ко мне в постель! Не знаю, как удержался, чтобы не вытрясти из нее душу, удовольствовался пощечиной! Так спешил сюда, в эту холодную Ливонию, думал, впервые за семь лет меня ждут и любят! Приезжаю — Бруно прячет глаза, мол, не знаю, как и сказать, уехала твоя невеста с черноглазым боярином! А мы с братьями уже и разрешение покинуть орден получили, Гарет нас приглашает к себе в графство. И все зря! Не было смысла менять орден, мой дом, где у меня есть и заслуги, и уважение, на тающую, как снег под лучами весеннего солнца женскую любовь! — гневная гримаса скривила его лицо.
— Ты ошибаешься! Все было не так! Это ты отказался от меня ради богатой немецкой невесты! — волнуясь, проговорила Радмила. — Я думала, мое сердце разорвется! И она рассказала все, что произошло с ней после его отъезда.
Убийство
Русь, Псковское княжество, 1242 год
Прошло четыре дня после отъезда рыцарей. Радмила оказалась как будто в пустоте. Ведь жила же одна целый год, а сейчас затосковала. И желание вновь ощутить его страстные поцелуи не давало покоя.
— Но ведь осталось всего несколько дней — и он приедет за мной! — она так была уверена в этом, что нисколько не удивилась, когда гостившая у нее Ульяна закричала, выглянув в распахнутое окошко:
— Радмила, сюда кто-то едет!
Сердце сильно застучало, дыхание остановилось, даже воздуха не хватало. Она выбежала на улицу встречать любимого. Но во двор въехало пять-шесть вооруженных, совершенно неизвестных ей мужчин. Хотя они были одеты в русскую военную одежду, воины переговаривались на незнакомом языке. Это был не немецкий, на котором бегло разговаривать научил ее Ульрих.
— Александра! — к ней бросился молодой, красивый парень крепкого телосложения.
— Я не Александра, а Радмила! — огорченная, что это не Ульрих, молодая женщина не смогла сдержать раздражения.
— Да, конечно! Александра — это имя, которое тебе дали при крещении! Ты так похожа на матушку, такая же красавица! Какое счастье, что я тебя нашел! А ты меня не узнаешь? Я Добровит, ты меня звала Добрушкой. Я обещал бабушке Баяне за тобой приехать… наконец я тебя отыскал! Жаль, что добрая ведунья умерла, — парень крепко обнял Радмилу. ― Как же далеко вы забрались!
— Не знаю я тебя, парень! Ты меня с кем-то путаешь. Я дочь Баяны-ведуньи и Микулы — охотника.
— Старая Баяна дала тебе зелья, чтобы ты память потеряла. Ведь ты была совсем малышкой! Никто не должен был знать, что у нее живет дочка боярина Шумилина. Но ведунья предупредила, что наложила заклинание на матушкино ожерелье. Оно в старом сундуке — как его оденешь, сразу прошлое вспомнишь. Пойдем, отыщем сундук Баяны! — молодой мужчина схватил Радмилу за руку и повел в избу.
— А чего его искать, вот он стоит. Но я не знаю, где ключ.
— Бог с ним, с ключом! Не до него! — ловко поддев замок кочергой, стоявшей рядом с печью, он поднял тяжелую крышку. И начал лихорадочно выбрасывать из сундука лежавшие в нем вещи. Увидев деревянную шкатулку, он обрадовано закричал:
— Нашел, слава богу! Я знаю, это мамина шкатулка! Баяна говорила, что мама перед смертью попросила ее взять эту шкатулку с собой, она передала тебе в приданое все свои драгоценности.
Когда сломали и маленький замочек на ларце, и открыли крышку, перед Радмилой предстала великолепная картина. Чего там только не было! Жемчужные ожерелье и серьги, расшитые драгоценными камнями повязки на голову, роскошные понизовья к головному убору, бусы, перстни. А самым красивым, конечно, было ожерелье из крупных, сверкающих камней, подобного которому Радмила никогда ни на одной боярышне не видела.
— Вот оно, мамино любимое ожерелье. Ну-ка, одень его! — и Добровит ловко застегнул застежку на шее у Радмилы. И сразу же сильно закружилась голова, да так, что бедная девушка вынуждена была сесть, а не то бы упала! Ко рту подступила резкая тошнота, в глазах появились какие-то цветные вспышки. Радмила ощутила всепоглощающий страх. С ней что-то произошло, она ощутила себя маленькой девочкой, которой почему-то очень страшно. Но в тоже время девушка знала, что эта девочка и есть она, Радмила.
Псков, подворье бояр Шумилиных, 1229 г.
Ей послышался жуткий стон, который доносился откуда-то издалека. Взрослая Радмила не могла понять, чей это стон, но маленькая Радмила хорошо знала этот голос.
Этот стон, негромкий, но всепроникающий, пронзил маленькое тельце Радмилы и, разбежавшись по всем его клеточкам и закоулкам, заставил ее биться в ознобе. Девочка подняла голову с подушки и открыла глаза. Кромешная тьма покрыла все кругом. От последовавшей за этим зловещей тишины стало так жутко, что она покрылась холодным, липким потом и застыла, напряженно вслушиваясь в доносившиеся шорохи. Со стороны спальни родителей опять стали возникать страшные звуки. Несколько глухих ударов, стоны и предсмертный хрип, вонзившийся в голову девочки острым кинжалом.
— Отец! — поняла она.
— Гады! — истошно закричала мать, — А — а—а!
