Анна Голон - Анжелика Маркиза Ангелов
Бросив взгляд на высокую узорчатую кровать, Анжелике вдруг показалось, будто картина с изображением бога и богини ожила.
Два тела, обнаженных и белоснежных, сплелись на небрежно разбросанных простынях, кружева которых свисали до пола. Тела были так тесно переплетены, что Анжелика сначала подумала о драке подростков, о борьбе между задиристыми и бесстыдными пажами, прежде чем различила мужчину и женщину.
Каштановые вьющиеся волосы мужчины почти полностью закрывали лицо женщины, чье длинное стройное тело, казалось, могло быть раздавлено телом любовника. Однако мужчина двигался нежно, ритмично, охваченный страстью, и свет ночника освещал игру его великолепных мускулов.
Что касается женщины, то Анжелика с трудом могла рассмотреть ее в тени: стройное бедро, обхватившее мужское тело, грудь, еле видная из-под ласкавших ее ладоней, тонкая белая рука. Она, как бабочка, двигалась туда-сюда, лаская спину мужчины, а потом внезапно, словно обессилев, падала на край кровати. Женский стон громко прозвучал под шелковым пологом кровати. Некоторое время Анжелика слышала в тишине два смешанных дыхания, с каждым мгновением все более прерывистых, похожих на звуки ветра во время бури. Затем наступила передышка. И снова в темноте алькова раздались стоны женщины, а ее ослабевшая, побежденная рука упала на простыню, словно срезанный цветок.
Увиденное потрясло Анжелику и одновременно очаровало. Словно за то, что она так часто рассматривала картину, изображавшую Олимп, любуясь ее свежестью и выразительным величием, для нее — маленькой деревенской девочки, уже многое понимавшей, — наконец открылась вся красота этой сцены, значение которой она вдруг поняла. «Так вот она какая, любовь», — сказала себе Анжелика, и по ее телу пробежала дрожь испуга и удовольствия.
Наконец любовники отпустили друг друга. Теперь они отдыхали вместе, похожие на две неподвижные бледные скульптуры. Их дыхание успокаивалось и замедлялось, будто они засыпали. Никто из них не произнес ни слова. Женщина пошевелилась первой. Она протянула свою белую руку к ночному столику, на котором стоял графин с вином темно-рубинового цвета. Она грустно засмеялась.
— Ах, дорогой, я лишилась последних сил, — прошептала она, — вы должны выпить со мной этого прекрасного руссильонского вина, которое оставил ваш предусмотрительный слуга. Наполнить ваш бокал?
Мужчина, которого в глубине ниши почти не было видно, ответил невнятным бормотанием, впрочем, скорее напоминавшим согласие. Дама, к которой, казалось, вернулись силы, наполнила бокалы, один из которых протянула своему любовнику, а второй с явным удовольствием выпила сама.
Тут Анжелика подумала, что ей тоже хотелось бы лежать, голой и расслабленной, в этой постели и смаковать чудесное вино с юга Франции. «Шодо принцев», — думала она. Анжелика не чувствовала неудобства своего положения. Сейчас она могла полностью разглядеть женщину, она восхищалась ее идеально круглой грудью с малиново-красными сосками, ее упругим животом, длинными скрещенными ногами. На подносе лежали фрукты. Женщина взяла персик и впилась в сочную мякоть зубами.
— Черт бы побрал этих несносных людей! — вскричал мужчина и выбрался из кровати, перепрыгнув через любовницу.
Анжелика, которая не слышала стука в дверь, решила, что это обнаружили ее присутствие, и потому, затаив дыхание, вжалась в стену. Когда она вновь набралась смелости выглянуть, то увидела, что «бог» облачился в широкий коричневый халат с серебряным поясом. Его лицо было не так красиво, как тело. Она увидела перед собой тридцатилетнего человека с длинным носом и напряженными горящими глазами — все вместе делало его похожим на хищную птицу.
— Я не один, а с герцогиней де Бофор! — крикнул он, повернувшись к двери.
Глава 11
Ларец с ядом. — Анжелика проникает в тайну принца Конде
НЕСМОТРЯ на предупреждение, в дверях показался слуга:
— Простите меня, Ваше Высочество. В замок только что прибыл один монах, он настаивает на встрече с принцем Конде. Маркиз дю Плесси решил немедленно сопроводить его к Вашему Высочеству.
— Пусть войдет, — произнес принц после недолгого молчания.
Затем он подошел к эбеновому секретеру, стоявшему у окна, и выдвинул ящики.
Слуга ввел в комнату другого человека — монаха в рясе и с капюшоном на голове, который подошел к принцу, низко кланяясь.
Когда он, наконец, окончил церемонии и разогнулся, открылось его загорелое лицо с горящими темными миндалевидными глазами.
Появление духовного лица, казалось, ничуть не смутило женщину, расположившуюся на кровати. Она продолжала безмятежно лакомиться фруктами, едва прикрыв покрывалом бедра.
Мужчина с каштановыми волосами, склонившись над секретером, достал большие конверты с красными печатями.
— Отец мой, — проговорил он, не поворачиваясь, — вас послал господин Фуке?
— Да, монсеньор.
К этим словам монах прибавил какую-то фразу на певучем языке, который Анжелика приняла за итальянский. Когда он говорил по-французски, его акцент усиливался, появлялась какая-то детская интонация, которая, однако, не лишала его речь шарма.
— Вам было необязательно использовать пароль, синьор Экзили[63], — сказал принц Конде, — я бы узнал вас и так по всем приметам и главное — по голубому пятнышку в уголке глаза. Так это вы тот самый знаменитый кудесник, владеющий сложной, тонкой наукой изготовления ядов? Говорят, вам нет равных в Европе.
— Ваше Высочество оказывает мне большую честь. Я всего лишь усовершенствовал некоторые рецепты, перешедшие мне по наследству от флорентийских предков.
— Итальянцы, однако, мастера на все руки! — воскликнул Конде. Внезапно он разразился хохотом, после чего его лицо вновь приняло суровое выражение.
— Вы привезли?
— Вот.
Капуцин вытащил из своего широкого рукава узорчатую шкатулку и сам же ее открыл, надавив на одну из частей орнамента, украшавшего дорогое дерево.
— Видите, монсеньор, достаточно лишь коснуться ногтем этой милой фигурки человека с голубкой на руке.
Крышка шкатулки откинулась. На атласной подушке поблескивал стеклянный флакончик с жидкостью изумрудного цвета. Принц Конде аккуратно взял его и поднес к свету.
— Римский купорос, — тихо произнес отец Экзили. — Эффект от этой смеси проявляется не сразу, но в нем можно быть уверенным. Мне он нравится больше, чем разъедающие жидкости, способные умертвить за несколько часов. Как я понял со слов господина Фуке, вы, монсеньор, не хотели бы, чтобы на ваш счет возникли какие-либо подозрения в окружении этого человека. Он будет чувствовать слабость, продержится где-то неделю, и его смерть будет воспринята как естественная — всего лишь как следствие желудочного воспаления от залежавшейся дичи или несвежей пищи. Было бы очень кстати, если бы ему подавали к столу в течение той недели мидии, устрицы — в общем, всякие ракушки, которыми можно отравиться. Тогда списать внезапную смерть на неправильное питание будет проще простого.
