Виктория Холт - Шестая жена
— Да, ты права, сестра.
Анна спросила:
— Ты все еще думаешь о Сеймуре, так ведь?
— Да.
— Дорогая моя Кейт, это неразумно.
— Любовь всегда неразумна.
— Иногда я думаю...
— Ты думаешь, что я глупа, раз люблю его, так медь? Ты видишь его при дворе — он и виду не показывает, что я ему дорога, и бросает взгляды на других. Но, Анна, что ему еще остается делать? Разве может он показать, что любит меня, жену короля?
Анна Херберт вздохнула и отвернулась. Трагическая смерть Анны Эскью была более безопасной темой для разговора, чем любовь Томаса Сеймура.
— Я почти не спала с тех пор, как Анну Эскью бросили в Тауэр, — сказала она.
— И я тоже. Мне снятся сны, Анна... не сны даже, а самые настоящие кошмары. Я вижу ее на дыбе... такую хрупкую... такую нежную. И с каким мужеством она перенесла пытку и никого из нас не выдала! Я рада, что мы хоть как-то сумели облегчить ее пребывание в тюрьме.
— Это было глупо — посылать Нэн с одеждой и едой, — ответила Анна. — Но я рада, что мы это делали. Мне, как и тебе, снятся ужасные сны... о том, что все раскрылось. Мне снится, что Нэн... малютку Нэн... поймали и подвергли пыткам. Королева вздрогнула всем телом.
— Если бы она нас выдала, меня бы заточили в Тауэр.
— Дорогая Кейт, я думаю, что это было самое заветное желание Гардинера. Скажу тебе правду, сестричка. Им нужна была ты... а не бедная Анна Эскью.
— Как я его ненавижу... и Райотесли тоже... Этого палача Райотесли, который своими руками пытал Анну. Я ненавижу их обоих!
— Не распаляй себя ненавистью, ты должна оставаться хладнокровной и спокойной... как и они.
— Анна... дорогая моя сестра... что же мне делать?
Анна Херберт встала и, подойдя к королеве, положила ей руки на плечо и, притянув ее к себе, крепко обняла.
— Знай же, Кейт, — когда король надел тебе на палец обручальное кольцо, над твоей головой навис топор палача.
— Я знаю это, Анна. Я стараюсь быть мужественной, но мне так страшно. Когда я думаю, какое меня ждало счастье...
— Тише! Не надо говорить о Сеймуре! Ты не должна даже думать о нем. — Рот Анны Херберт стал жестким. — Ты должна брать пример с него. Когда он смотрит на тебя, то кажется, что он совсем позабыл о том, что когда-то собирался взять тебя в жены!
— Он умен. Нет, он не забыл, но при этом помнит, что одного неосторожного слова достаточно, чтобы отправить нас обоих на эшафот. О, Анна, как часто я думаю о двух других королевах... Анне Болейн и Екатерине Ховард!
— Ты не должна о них думать! Не должна!
— Но разве это возможно? То, что случилось с ними, случится и со мной.
— Нет! — Анну испугали истерические нотки в голосе сестры. — У нас есть преимущество — мы ведь знаем, какая судьба постигла Анну и Екатерину.
Катарина дико захохотала, и от этого смеха страх ее сестры вспыхнул с новой силой. Неужели это ее Кейт, всегда такая спокойная, всегда такая разумная? От прежней Катарины остались только воспоминания. А ведь ее всегда называли благоразумной крошкой Кейт. С каким спокойствием она восприняла известие о том, что ее выдают замуж за лорда Боро, и как быстро приспосабливалась к жизни со своими престарелыми мужьями. В прежние годы в ее голосе не было даже признаков истерики. Но последние три года жизнь Катарины целиком зависела от каприза коронованного убийцы, и она не выдержала такого напряжения. Да на ее месте любой человек потерял бы самообладание.
— Смерть — неподходящая тема для разговора, — сказала Анна. — Разве мы можем знать, когда она нас настигнет? Подойди сюда. Я хочу, чтобы ты посмотрела мою вышивку.
— Она прекрасна, — сказала королева. После короткой паузы продолжила: — Я часто вспоминаю свою жизнь в Йоркшире. Долгие летние дни и жужжание пчел в лаванде. Мы так любили сидеть с мужем в саду и болтать... о всяких пустяках — о том, что надо прополоть грядки, и о проделках наших работников. Как сильно отличалась та жизнь от нынешней! Я была тогда католичкой.
— Католик ты или протестант — никто сейчас не чувствует себя в безопасности, Кейт. — Да, ты права. От гнева короля не застрахован никто.
В эту минуту раздался стук в дверь.
— Кто там? — крикнула Катарина, и с лица ее сошли все краски.
«Каждый стук, каждый звук кажется ей предзнаменованием смерти», — подумала Анна.
— Пожалуйста, войдите, — упавшим голосом произнесла королева.
Дверь открылась, и обе женщины испытали огромное облегчение, ибо там стояла Нэн.
Но что с нею сталось! Ее лицо покрылось пятнами, а глаза были совершенно дикими; она прижимала обе руки к своему корсажу, как будто боялась, что кто-нибудь отберет у нее то, что было там спрятано.
— Ваше величество... — пробормотала она. Нэн не упала на колени, а стояла, переводя дикий взгляд с королевы на ее сестру.
— Ты сама на себя не похожа, Нэн, — сказала королева, — что тебя так потрясло?
— Ваше величество, я сама не знаю, что я сделала. Я думала, так будет лучше...
— Подойди, Нэн. Расскажи мне, что с тобой стряслось?
Нэн подошла, вытаскивая из-за корсажа документы.
— Это было во дворе, ваше величество. Я видела канцлера. Он улыбался, и у него был такой... зловещий вид, что я очень испугалась, не задумал ли он очередной пакости. А потом... из рукава у него выпали вот эти бумаги, я подняла их и хотела было догнать его, но что-то меня удержало. И... я увидела на них имя вашего величества... поэтому я принесла их вам. Если я сделала что-то не так, то только из любви к вашему величеству.
Королева взяла документы и сказала:
— Нэн, ты правильно сделала, что принесла их мне. Если... если они предназначены для кого-то из придворных, я прослежу, чтобы их передали по назначению.
— Спасибо, ваше величество.
Нэн успокоилась — она сделала все, что могла. Катарина сказала:
— Ты можешь идти, Нэн.
Но сестра ее, глядя на нее, почувствовала, каких усилий ей стоит сохранять самообладание.
— Надеюсь... надеюсь, я правильно поступила, ваше величество, — сказала Нэн, падая на колени.
— Да, Нэн. Да.
Нэн ушла, и леди Херберт быстро спросила:
— Что это за бумаги?
— Они касаются меня, Анна. Прочитай вот это! Ты видишь...
Анна взяла бумагу и тут же поняла, что то, чего она боялась больше всего на свете, свершилось.
— Это приказ о моем аресте, — медленно проговорила Катарина, и в ее голосе послышался истерический смех.
— О боже! — вскричала Анна. — Они решили арестовать тебя! Все-таки решили.
Она все еще смотрела на бумагу; как ей хотелось поверить, что глаза обманывают ее, что страх и гнев заставили увидеть то, чего нет. Но она знала, что глаза не лгут. И вскричала в гневе:
