Виктория Холт - Шестая жена
— Во всем виноваты книги, ваше величество, — сказал Гардинер, — книги, которые ходят по стране. Они сбивают с пути истинного тех, кто их читает. — Тут Гардинер повернулся к королеве и со значением в голосе добавил: — Ваше величество, несомненно, видели книги, о которых я говорю?
— Я?! — воскликнула Катарина, вспыхнув от смущения.
— Я уверен, что эта женщина, Анна Эскью, приносила их, чтобы показать вашему величеству.
Катарина, тяжело переживавшая утрату подруги, которую она любила и уважала, резко ответила:
— Вам нет никакого дела до книг, которые мне приносят, и которые я читаю, милорд епископ.
— Если, конечно, это не запрещенные книги, ваше величество.
— Запрещенные книги! — вскричала королева. — А я и не знала, что должна спрашивать совета милорда епископа, что мне можно читать, а что нельзя.
Генрих, который никогда не любил Гардинера, решил, что он ведет себя слишком нагло, и прорычал:
— Я тоже этого не знал.
Гардинер поклонился. Он был храбрым человеком и знал, что в своих действиях выполняет королевскую волю.
— По правде говоря, — спокойно сказал он, — с моей стороны было бы большой дерзостью руководить чтением ее величества. Я всего лишь хотел сказать, что ее королевской милости не следовало бы хранить книги, полученные ею от тех, кто по велению короля был признан виновным в ереси и приговорен к смерти.
Глаза короля сверкнули и почти полностью исчезли в складках его кожи, как бывало в моменты сильного удовольствия или гнева.
— О каких это книгах вы говорите? — прорычал он. — Неужели моя королева милостива к тем, кто нарушает мои указы?
Гардинер почуял возбуждение в голосе короля. Неужели наступил момент, когда он хитрыми уловками загонит королеву в ловушку и добьется того, чего им с канцлером не удалось добиться пыткой Анны Эскью?
— Разумеется, нет.
Она увидела злорадство в глазах мужа и, вспомнив о том, что случилось с теми, кто делил с ним трон до нее, догадалась, о чем он подумал.
— Неужели? — спросил король. — Я хотел бы убедиться в этом.
— Ваше величество собирается подвергнуть меня допросу? — спросила Катарина.
Король произнес, не глядя на нее:
— Я устал от всех этих конфликтов. Я не хочу, чтобы моя королева была в них замешана... а если окажется, что замешана, то она больше не будет моей королевой.
Угроза в его голосе ужаснула Катарину.
«Боже, даруй мне мужество!» — подобно Анне Эскью, взмолилась она. Но королева знала, что, сильно любя жизнь, она не сможет так мужественно встретить смерть, как ее подруга. Анна мечтала о смерти, о венце мученицы, а Катарина не переставала мечтать о счастливой жизни с Томасом Сеймуром.
— Какие конфликты? — пробормотала она. — Вы меня слышали, — произнес король, и морщина между его бровями стала еще резче.
Его гнев перекинулся с королевы на Гардинера. В этот момент он искренне ненавидел обоих и думал: «Я — король, обремененный сверх меры делами государства. Мне нужны удовольствия, чтобы успокоиться, мне нужна забота, чтобы расслабиться. Но вместо этого — эти двое терзают меня. Наверное, настало время избавиться от них. Может статься, — думал он, не сводя глаз с Гардинера, — что среди нас есть такие, которые вместо того, чтобы нести людям слово Божье, только плетут интриги против других». Его взгляд с неприязнью переместился сначала с епископа на королеву, а потом обратно.
— Если кто-нибудь знает, что среди нас есть люди, исповедующие ложные доктрины, он должен прийти и заявить об этом перед нами или перед членами нашего Совета. Разве я не говорил уже об этом?
Гардинер прошептал:
— Конечно, говорили, ваше величество, и это будет сделано...
Но король отмахнулся от него — не хватало ему еще речей Гардинера, до которых тот был охоч. Сейчас будет говорить король.
— Я теперь позволю моим подданным читать Священное Писание, — сказал он, — и приобщаться к слову Божьему на нашем родном языке. Но я хочу, чтоб все знали, что позволяю им делать это только для того, чтобы они просвещали свою совесть, своих детей и свои семьи, а вовсе не для того, чтобы они обсуждали Писание или превращали его в предмет для выяснения отношений и язвительных замечаний. Я говорил это перед моим парламентом и повторяю теперь для вас, епископ, и для тебя, жена моя. Мне горько слышать, что эта бесценная жемчужина, слово Божье, безо всякого почтения обсуждается, перекладывается на стишки и распевается в каждой пивной и таверне, что искажает его истинное значение и саму его идею.
Он замолчал, с благоговением подняв глаза к потолку, как будто был уверен, что Бог слушает и одобряет его речь.
— Милорд король, — сказала Катарина, — когда ваше всемилостивейшее величество говорит «обсуждается», неужели ваше величество хочет сказать, что обсуждение друг с другом содержания Евангелия противоречит закону?
— Я полагал, что очень четко выразил свое мнение, — ответил король с неприкрытой угрозой и голосе. — Что это с вами, мадам? Уж не собираетесь ли вы обсуждать решения моих министров?
— Никогда, милорд, но... но...
— Что «но»? — угрожающе вскричал король. — Значит, вы собираетесь обсуждать мои решения?
— Я не собираюсь делать этого, ваше величество, — быстро ответила Катарина, — ибо мне это не подобает. Я только молю вашу милость, чтобы вы не запрещали людям пользоваться разрешенным вами раньше переводом Библии.
Король уже не сдерживал свой гнев. Он рвал и метал. Он устал от жены и хотел выместить на ней всю свою злобу. Пылая гневом, он представлял себе соблазнительную фигуру герцогини Саффолкской.
— Клянусь верой! — орал он. — Я требую от своих подданных подчинения, а моя жена такая же подданная, как и все, несмотря на то что она мне жена. Мадам, когда я говорю, что запрещаю использовать этот перевод, это значит, что им пользоваться нельзя!
— Милорд, — сказала Катарина, трепеща от страха при виде грозы, которую вызвали ее слова, - ваше слово — закон, но этот перевод способствовал истинному...
— Я не желаю больше ничего слушать, — проревел король, — я даю свое согласие на то, чтобы вы избавили меня от своего присутствия!
Катарина склонила перед ним колени, но отмахнул рукой, чтобы она удалилась.
— Давайте-ка займемся лучше государственными делами, — сказал король, повернувшись к Гардинеру.
Когда Катарина ушла, лицо короля снова побагровело от гнева.
— Скажите пожалуйста, какими грамотными стали теперь женщины, — проворчал он. — И какое утешение для меня — жена вздумала учить меня, старика!
Глаза Гардинера блестели от удовольствия; он облизал пересохшие губы.
