Анна Годберзен - Зависть
Генри сделал глубокий вдох. В голосе Пенелопы сквозил яд, и от этого его жалость к ней поумерилась. Он посмотрел ей в глаза и четко произнес:
– Я расскажу ему вечером.
Только теперь улыбка Пенелопы начала угасать, хотя девушка всё ещё старалась удержать её, да так, что выступали скулы, отражающие последние лучи закатного солнца.
– Ты не сделаешь этого. – Её речь превратилась в шипение, и Пенелопа шагнула вперед, словно намеревалась физически помешать ему разрушить её чаяния.
– Сделаю. – Теперь, когда он произнес это вслух, Генри почувствовал, что разговор с отцом неизбежен. Он подумал, что в честь его смелости стоило бы провести парад на Пятой авеню, и уже словно видел летящее отовсюду конфетти. – Я это сделаю.
Генри мог бы сказать ещё очень многое – что Пенелопа заслужила такого к себе отношения, какая она холодная и корыстная, и как ничтожен всегда был его интерес к ней – но знал, что в эти минуты ему лучше сохранить спокойствие. Нет нужды продолжать войну, когда его тактика отступления столь проста.
Он вежливо кивнул на прощание, развернулся на каблуках и покинул комнату. Кровь закипала в венах, а в голове Генри уже звучал победный марш.
Глава 37
Существует прописная истина, что джентльмен, с которым можно потанцевать, есть под рукой всегда, кроме случаев, когда он необходим.
Мейв де Жун. «Любовь и другие безумства великих семейств старого Нью-Йорка».
На следующий день после разговора с матерью Элизабет старалась вновь обрести спокойствие. Её обуревали страх и вина, если не считать тошноты и усталости, но она пыталась заставить пальцы не дрожать, пока застегивала ряд крохотных пуговиц на рукаве от запястья до локтя. Элизабет уложила волосы на макушке, а на затылке светлые пряди выглядывали из-под высокого черного воротника. Было уже заметно, что её хрупкое тело раздается вширь – но не тогда, когда она полностью одета, а плотная юбка винного цвета скрадывает её талию и закрывает ноги до пят. Прошло уже некоторое время, но мысль о том, как мало, вызвала в Элизабет новый приступ боли. Уилл погиб два месяца назад, и скоро её положение перестанет быть тайной.
– Клэр, – позвала она, спускаясь по лестнице в фойе. Рыжая горничная устало подняла глаза от работы. Она замерла в нише, обитой темным деревом, но не выпустила из рук метлу, когда Элизабет поставила ногу на нижнюю ступеньку. – Я собираюсь нанести визит старому другу.
Если даже Клэр и усмотрела в этом что-то необычное – поскольку Элизабет уже несколько месяцев не делала ничего подобного – она ничем не выказала своего удивления.
Горничная поставила метлу у стены, вытерла руки друг о друга и направилась в гардеробную, оборудованную под лестницей. В ожидании Элизабет смотрела на улицу сквозь дверное стекло. Она видела легкое покачивание деревьев в парке, но не заметила ни одного прохожего и поняла, что на улице очень холодно. За последние месяцы, когда число слуг у Холландов значительно уменьшилось, Элизабет уже привыкла надевать пальто самостоятельно, но сейчас подавила в себе это желание, когда увидела Клэр с коричневой тартановой пелериной в руках. Элизабет позволила служанке помочь ей вдеть руки в рукава и застегнуть на груди большие обтянутые тканью пуговицы. Затем она мельком посмотрела в глаза Клэр и небрежно улыбнулась.
Она лишь недавно осознала, что, возможно, именно Клэр стояла за раскрытием связи Дианы с Генри Шунмейкером, и хотя Элизабет всегда всецело доверяла служанке, теперь в её присутствии вела себя осторожно и все сплетни о Холландах относила на её счет. И, конечно же, Элизабет не желала, чтобы Клэр хоть краем уха прознала о надвигающемся скандале.
– Скажи тете Эдит, что я вернусь к ужину, если меня не пригласят куда-нибудь ещё, – сказала Элизабет и сошла со ступенек.
Она не была уверена, что имела в виду под этими словами, но подмигнула, словно озвучила нечто очевидное, и направилась к двери. На секунду задержалась на пороге, желая на прощание посмотреть на Клэр ободряющим взглядом или получить в ответ такой же. Но затем вспомнила, в каком затруднительном положении находится – и её снова будто окатило ледяным душем – и пересилила себя. Когда-то она могла искусно разрешить любую сложность на людях и, возможно, не утратила этой способности. Но сейчас Элизабет не могла колебаться, задерживаться ради обмена любезностями или поддаваться внутренней панике.
В этот час в городе было тихо, и если бы Элизабет не знала, как обстоят дела на самом деле, она бы подумала, что ничего не происходит. Но ей была известна правда. Элизабет знала, что подходит к концу время чая и великосветские леди пустили в ход самые изысканные жесты, одновременно думая, как бы повычурнее нарядиться к ужину. Они думали о хрупкости и о том, как её добиться, а также о помолвках и их заключении. Сама Элизабет тоже вышла с определенной целью, для достижения которой ей потребуется всё возможное хладнокровие и разум, но была удивлена теплым и приятным предвкушением, разливавшемся в её груди, пока экипаж ехал по Мэдисон-авеню в сторону тридцатых улиц.
Она отпустила извозчика и вручила дворецкому свою карточку.
– Дома ли мистер Каттинг? – спросила она, и, хоть и собиралась улыбнуться, собственная непритворная улыбка, осветившая лицо, словно закатное солнце, смутила ее. – Мистер Тедди Каттинг.
За бородой она не видела выражения лица дворецкого Каттингов, но его потрясенное молчание заставило её задуматься – а не слишком ли открыто она выразила свою радость, произнеся имя вслух? Она знала, что для неё самой и по её собственным нормам приличий подобное поведение было недопустимым.
– Я проверю, мадемуазель, – наконец сказал он и проводил Элизабет в гостиную.
Под небольшой мраморной каминной доской пылал огонь, а за разросшимися папоротниками едва виднелись тумбы. Стены были оклеены пурпурными обоями в полоску, все поверхности уставлены изделиями из хрусталя, а на турецких оттоманках цвета слоновой кости восседали миссис Каттинг и две её дочери, Элис и Джулия. Дамы выглядели необычайно сурово, и это Элизабет отметила в первую очередь. Затем она заметила, что в гостиной находится меньше людей, чем она ожидала увидеть в столь почтенном доме в этот час.
– Мисс Элизабет Холланд, – объявил дворецкий, и, когда все три женщины подняли глаза, Элизабет поняла, что они долгое время плакали. Она приоткрыла ротик, но не смогла придумать никаких подходящих слов. Дворецкий отошёл, и она шагнула в теплую комнату.
– О, Элизабет, – всхлипнула Элис. Она поспешила через комнату и крепко обняла старую подругу брата. Как и сестра с матерью, Элис облачилась в чёрное, а к её груди была приколота булавкой маленькая лента в цветах американского флага. – Если б ты только знала! Если бы ты знала!
