Мюриел Болтон - Золотой дикобраз
Людовик вскочил со стула и заорал. Он проклинал короля, Жанну, весь мир. И Жанна тоже начала кричать. Кричать и рвать на себе одежду. Истерика постепенно перешла в эпилептический припадок, которым она была подвержена.
Тот, кто все это время подсматривал за ними и должен был доложить потом об успехе дела, увидел ее, бьющуюся в конвульсиях, пускающую розовые пузыри, понял, что все старания насмарку. Через минуту дверь отворилась, и мадам де Линьер ринулась к своей бедной, несчастной девочке. Она, конечно, знала, что эта ночь будет не из легких, но такого не ожидала. Она молила Бога, умоляла короля не делать этого, но в конце концов была вынуждена подчиниться. Сейчас она схватила бьющуюся в припадке Жанну и прижала к груди.
А Людовику теперь было не до Жанны, какая разница, что с ней… Он видел только одно — открытую дверь. Не помня себя, он ринулся вниз и через мгновение уже был в конюшне. Слуг своих будить он не стал, а заспанный конюх вручил ему поводья коня.
Какое же облегчение почувствовал он, когда наконец оказался в седле. Но прочь! Прочь отсюда! Он миновал ворота замка, и его никто не остановил. И вот он уже на дороге. Прочь! Прочь отсюда подальше!
Он гнал коня галопом до тех пор, пока у того не взмылилась шея. Все ждал погони, хотя здравый смысл подсказывал — не будет никакой погони. Но какой, к черту, этой ночью здравый смысл.
Ни единого звука не было слышно на этой ночной дороге, только натужное дыхание коня, позвякивание сбруи и тяжелый топот копыт. Людовик глубоко вздохнул и остановил коня.
Невероятная усталость навалилась на него, когда он спешился. Она буквально придавила его к земле. Больной, измученный, не оправившийся еще после нелепого приключения, Людовик почти без чувств повалился на траву рядом с дорогой.
Глава 8
Мария, конечно, не знала, что произошло в Линьере, и именно на следующий день решила сообщить Людовику о своем намерении выйти замуж. Это было бы неприятно в любой день, но в этот — выслушивать откровения матери о том, как она одинока и как ей нужна любовь, вынести это было выше его сил. Ну хорошо, она одинока, и ей нужна любовь. Это понятно. Но когда она сказала, что ее избранник — де Морнак, Людовик просто отказался верить своим ушам.
Это невероятно, невозможно! Добровольно отдавать себя во власть молвы, во власть безжалостного мира сплетен — в возможность этого он поверить не мог. Она одинока и хочет выйти замуж — хорошо, пусть выходит, ничего плохого в этом нет. Но любой другой, только не де Морнак. Она утверждает, что любит его, но Людовик не мог понять, какое отношение к этому самоубийственному браку имеет любовь.
Они могли спорить так до бесконечности, все равно к согласию прийти не удалось. Собственно, и у Людовика, и у де Морнака по этому вопросу была одинаковая точка зрения. То, как воспримет двор эту убийственную новость, было очевидно. И без этого не переставали ходить слухи о его матери и о нем самом. Ну хорошо, Марии безразлично, что будут говорить о ней, а как быть с ним? О нем хотя бы она подумала?
— Но ведь это неправда! Ты сын Карла и прекрасно это знаешь, — продолжала повторять Мария.
— Ну, а своим замужеством ты как раз доказываешь, что это правда! — не в силах совладать с собой он повысил на нее голос.
— Как это может быть, я не понимаю? Что правда, то правда, и никакой брак этого изменить не может.
Мария искренне не понимала, в чем проблема. Она была Карлу верна и считала, что каждый знает об этом. А если и ходят какие-то сплетни, то все они — выдумка короля. Муж ее давным-давно умер, и она свободна выйти замуж. А если кому-то этот союз кажется странным, то это ее личное дело. Если брак будет освящен церковью, честь ее будет защищена.
Людовика даже больше раздражало то, что она неспособна увидеть все пагубные последствия этого замужества, чем если бы она их видела, но не желала изменить свое решение. Покричав и поволновавшись, он наконец ее покинул, заявив на прощание, что, если она не изменит решения, он никогда больше не вернется в Блуа. Она знала, что это только угроза, не больше, и он, конечно, это понимал, но думал, что его резкость произведет на нее впечатление. Однако она не придала тому никакого значения, и, когда было официально объявлено о помолвке, Людовик быстро собрался и отбыл в Италию, причем в такой спешке, что на новой ливрее Макса так и не появился маленький вышитый дикобраз.
За воротами замка они приготовились к долгому путешествию. Два всадника из охраны поедут впереди, за ними последуют Людовик, Дюнуа и Эжен, трое в ряд, если позволит ширина дороги. Макс и камердинер Эжена, Альберт, двинутся следом, а за ними — Иосиф, человек Дюнуа. Далее на некотором расстоянии будут следовать конюхи со всем необходимым, включая запасных лошадей. Кавалькаду будет замыкать охрана. Всего их было, как и договорились заранее, двенадцать человек.
Итак, они в пути. Карты накрепко пристегнуты к поясам, хотя, честно говоря, необходимости в картах особой не было. Основных дорог было всего несколько, и после того, как они минуют Лион и Савойю, дальше любая дорога ведет в Рим. Если они будут двигаться не торопясь, останавливаясь почти в каждом городе, то попадут туда к концу лета. Всю зиму они рассчитывали провести в Риме (пока не добьются каких-нибудь положительных результатов у Папы) и домой вернутся где-то в начале весны.
«Каким же я буду, когда вернусь назад», — думал Макс, представляя и восхищаясь самим собой, когда он, искушенный, полный заграничных впечатлений, будет рассказывать друзьям о своих любовных приключениях с экзотическими красавицами. Как друзья будут слушать его, как восхищаться! Подумав об этом, ему даже захотелось поскорее вернуться назад.
Единственным облачком на его счастливом небосклоне было грустное лицо его господина. И Макс разделял его грусть. То, что герцогиня влюбилась в слугу — это само по себе ужасно, но выйти за него замуж — равносильно самоубийству. Весь замок пребывал в шоке и недоумении. Может быть, герцогиня, оставшись сейчас одна, изменит свои планы и, вспомнив слова сына, узрит наконец горькую правду. Тогда, получив доброе известие, хозяин немного развеселится.
Людовик тоже на что-то надеялся, когда, не оглядываясь назад, спускался с холма, удаляясь от дома. Возможно, его отсутствие заставит ее изменить решение, может быть, доводы его (а он привел их немало) произведут наконец на нее впечатление. Он надеялся на это. Напрасно надеялся.
Постепенно, вместе с солнечным и теплым утром, что поднималось на горизонте, вместе с нехитрой песенкой Дюнуа, которую тот напевал без слов, а к нему присоединился хорошо поставленный голос Эжена, вместе с пением птиц, уныние Людовика начало уходить куда-то прочь, отброшенное назад за круп его коня и куда-то на дорогу.
