Джин Уэстин - Разбойник и леди Анна
– Мы распорядимся, чтобы апартаменты для графини Уэверби приготовили к завтрашней ночи.
Леди Каслмейн кашлянула.
– Только вы, сир, можете быть столь внимательным.
– Моя горничная, – сказала Анна, ожидавшая такого поворота событий, – моя горничная, ваше величество. Мне хотелось бы, чтобы она была при мне. Ее имя Кейт. Она в Уэверби-Хаусе.
– Но у нас много слуг, можете выбрать любую.
– Вы очень добры, ваше величество, но это особенная девушка. Она квакерша, очень тихая, и послужит мне утешением в эти печальные часы моего одиночества.
– Квакерша во дворце?
Король рассмеялся, схватил извивавшегося щенка и игриво подул ему в ухо.
– Это смутит всех – и католиков, и протестантов, и особенно осложнит наши непростые отношения с пуританами.
Он рассмеялся еще громче и веселее.
Анна знала, что у короля есть все основания не любить пуритан, и ему приятно вызвать их недовольство. Пуритане обезглавили его отца и изгнали из страны его самого без единого пенни на милость иностранных королей, за счет которых он и жил до тридцати лет.
– Да ради Бога, пусть ваша квакерская горничная будет при вас, – сказал король и, бросив на нее последний пронизывающий взгляд, ушел в сопровождении своих шумных собак, придворных и телохранителей.
Анна испустила вздох облегчения и почувствовала руку Барбары Каслмейн на плече.
– Пойдемте, – сказала она и повела Анну в роскошные апартаменты мимо детской, приготовленной для нового младенца, в спальню с огромной кроватью под пологом, едва ли уступавшей размерами барже доктора Уиндема.
Следуя примеру графини Каслмейн, Анна сняла платье и бросила его на пол, чтобы оно никогда больше не напоминало ей о ее замужестве.
Предвосхищая вопросы и не желая хранить настороженное молчание, Анна заговорила первая:
– Миледи Барбара, я понимаю, сколь высокую честь оказывает мне его величество, но не хотела бы стать его любовницей.
Леди Каслмейн не поверила Анне.
– Я собственными глазами, видела, как вы кокетничали с королем. Неужели это было притворством? В таком случае вы глупы и потому еще более опасны, поскольку дурочку трудно понять.
Поскольку терять Анне было нечего, она решила пойти ва-банк и рассказать графине все, в том числе и о флаконе с овечьей кровью. Закончив свой рассказ, Анна сказала:
– Как видите, леди Барбара, – голос ее дрогнул, – я вынуждена выполнить свою часть сделки ради спасения моего разбойника и потому не могу быть вашей соперницей. Как только король устанет от меня, я вернусь к Эдварду и надеюсь провести остаток своих дней в деревне, ожидая возможности отомстить, а также закончить свою жизнь.
Графиня Каслмейн зябко передернула плечами.
– Кто-то гуляет по моей могиле.[3] Эта история способна вызвать призраки или даже самого дьявола.
Графиня скептически оглядела Анну:
– Вы либо великая актриса, способная затмить Нелл Гвин, или ваш Джентльмен Джонни – самый замечательный из мужчин, если способен заставить вас пойти ради него на такие жертвы. Расскажите мне о нем побольше. Этот дьявол Уэверби заслуживает виселицы, если посмел оскопить такого мужчину.
Анна кивнула, и слезы брызнули на ее сложенные руки.
– Ладно. Вы мне еще расскажете о вашей любви подробнее, – сказала Барбара Каслмейн. – Сейчас мы обе устали. Младенец становится все тяжелее, как бывает с мальчиками.
Барбара улыбнулась при мысли о том, что носит мальчика и, возможно, наследника английского трона.
– Давайте спать. Поговорим завтра утром.
Анна заснула почти тотчас же. Она не стала противиться Морфею, потому что знала, что только во сне встретится с Джоном Гилбертом, и все счастливые моменты, проведенные с ним, будут без конца повторяться.
В полудреме Барбара Каслмейн с интересом смотрела на спящую соперницу. Она не знала, стоит ли верить рассказу Анны и какая его часть правдива, но поверила, что Анна не желает короля, как она опасалась. Конечно, это дитя не знает, что женщина может постепенно полюбить мужчину, особенно столь щедрого и внимательного в постели, как Карл.
Если у графини Каслмейн и была надежда стать герцогиней Кливленд, что было ее давним и заветным желанием, она понимала, что следует действовать быстро, иначе король увлечется этой красивой молоденькой девушкой. Особенно если поймет, что ей не нужны титулы. В этом случае он непременно захочет одарить ее ими. Как опасна может быть новая любовница для старой!
Но что делать с этой девушкой и как действовать? Сто лет назад метресса могла спокойно опустить капельку яда в чашку соперницы, но наступили новые времена, требовавшие более дипломатического подхода. А это было чертовски сложно.
Барбара Каслмейн устроилась поудобнее на своей стороне кровати и уже почти уснула, когда услышала, как тайная дверь в другом конце спальни открывается. Глаза ее были почти закрыты, и она не приветствовала появление короля, но испытывала любопытство. Что он станет делать?
Его величество не вошел в комнату, а лишь посмотрел на обеих женщин. Одна из них носила его ребенка и пленяла зрелой красотой. Вторая, чистая и нетронутая, если верить этому дураку епископу, казалась прелестной с копной восхитительных огненно-рыжих волос, разметавшихся на подушке. Под шелковым покрывалом обрисовывалось ее изящное маленькое тело.
Карл, возбужденный, со вздохом почесал ноющий пах.
«Интересно, – подумал он, открывая потайную дверь, – бодрствует ли еще королева?»
Глава 18
Новая метресса короля
Джон Гилберт шагнул к поручням, чтобы облегчиться, и точно нацелил струю по ветру.
Он грустно улыбнулся при воспоминании о том, с чем чуть было не расстался. Его спасло кольцо с изумрудом и естественное нежелание мужчины лишать себе подобного его лучшего украшения, хотя ему пришлось претерпеть побои и он вопил изо всех сил, чтобы лорд Уэверби испытал удовлетворение. Это было что-то вроде гамбита.
Его лордство был рад удовольствоваться членом, отрезанным от трупа человека, умершего от чумы. Да будет проклята злобная душа Уэверби, и да будет ему уготован ад!
– И что же случилось, когда ты остановил ее карету? – обратился к нему один из стражей, жаждущий услышать продолжение его рассказа.
– Ну, я самым любезным тоном попросил леди выйти, – ответил Джон Гилберт, изображая поклон. Он решил подружиться с этими моряками, надеясь извлечь из этого пользу.
– И тогда, – обратился к нему другой моряк, – что случилось тогда?
– Она заплакала, как брошенный младенец, и это глубоко меня тронуло.
Второй моряк расхохотался, видя, как Джон отирает воображаемую слезу.
