Кристофер Гортнер - Последняя королева
– Меня незачем щадить, – резче, чем хотелось, ответила я и помедлила, собираясь с духом. – Как давно уехал Филипп?
Отец встретился со мной взглядом:
– Почти месяц назад.
– Месяц? Но почему? Что случилось?
Отец сухо усмехнулся:
– Вопрос в том, чего не случилось. Во-первых, этот паук Луи решил объявить нам войну из-за Неаполя. Он осмелился направить ко мне посланника с угрозой, что, если мы не откажемся от своих притязаний, он пошлет войско и вышвырнет меня прочь. Естественно, мне пришлось ответить. Я направил моим кортесам запрос о выделении людей и оружия, ибо ни один француз не смеет указывать, что мне делать. А твой муж решил, что его честь не позволяет ему просто стоять и смотреть, как мы грозим Франции, хотя на самом деле все угрозы исходят от его лучшего друга Луи. И он покинул меня и кортесы на середине сессии, заявив, что ему нужно пересечь горы до начала зимы.
Я почувствовала, что задыхаюсь.
– Он… он поехал один?
– Нет, взял с собой слуг. Должен сказать, он произвел немалое впечатление на моих поверенных, хотя вовсе не то, которого я ожидал. Сомневаюсь, что теперь они когда-нибудь пожалуют титул этому идиоту.
Я медленно выдохнула, не желая давать волю гневу и ужасу.
– Он вернется?
– Понятия не имею, да это меня особо и не волнует. С тех пор как он приехал сюда, он как бельмо на глазу. Если хочет пресмыкаться перед Луи – пусть. Я и так пытался убедить его, что Франция сожрет его самого и все его маленькое герцогство.
– Почему ты его не остановил? – Я встала, не в силах больше сдерживать злость. – Он мой муж и принц-консорт. Он уже получил титул от Кастилии. Что мне теперь делать? Пускаться следом за ним через Пиренеи посреди зимы?
– Ради всего святого, что я мог поделать? Заковать его в кандалы? Я говорил ему, что теперь его долг – быть с нами. Я перечислил все причины, по которым неразумно и даже опасно ехать во Францию. Но он не стал меня слушать, заявив, будто желает доказать, что он настоящий мужчина, и лично отговорит Луи Валуа от войны. Да у меня ослы умнее! Как будто Луи кого-то послушает, если у него есть малейший шанс мне досадить!
Я уставилась на отца. Филипп сказал, что намерен помочь Испании? Я почувствовала в его словах некую фальшь, нечто недоступное моему пониманию. Что случилось в Арагоне за те месяцы, что я провела с матерью? Я заметила, как дрогнула жилка под левым глазом отца, и меня охватили еще большие сомнения. Медленно подойдя к камину, я посмотрела в огонь.
– Он знает, что я беременна?
– Знает. Твоя мать нам написала. Он считает, что тебе не следует путешествовать до родов. Могу тебя заверить – это единственное, в чем мы с ним согласились.
– Но он ничего не просил передать? Не оставил письма?
– Нет.
Обман стал почти физически ощутимым.
– И все из-за этой войны по поводу Неаполя? Войны, к которой он не имеет никакого отношения?
– Как я уже говорил, он считает, что сумеет воззвать к разуму Луи. – Отец выдохнул уголком рта. – Пфф! Твоя мать, может, и поверила бы его оправданиям, но я знаю. Он поехал потому, что надеется устоять, держа по одной ноге в каждом из противоборствующих лагерей. Коварный Габсбург! Он вовсе не собирается отказываться от своего союза с Францией.
У меня закружилась голова. Отец положил руку мне на плечо:
– Ты ни в чем не виновата, madrecita. Твой муж может делать все, что захочет. Но мы позаботимся о тебе, а после родов решим, как поступать дальше. А пока ни о чем не беспокойся, хорошо?
Но у меня имелись все основания беспокоиться, ибо я даже не представляла, где теперь мое место.
Глава 17
Десятого марта 1503 года, когда в Кастилии стаял лед, я легла в постель и всего через несколько часов схваток родила сына. Я назвала его Фернандо в честь отца, и, к радости моей матери, он отличался здоровым телом и умом. Вскоре после этого я переехала вместе со всем моим двором в замок Ла-Мота в Центральной Кастилии. Матери пришлось вернуться в Толедо, чтобы утихомирить разбушевавшиеся после внезапного отъезда Филиппа кортесы, а у меня не было никакого желания находиться в городе, хранившем воспоминания о моих скандалах с Филиппом и смерти Безансона.
Я отослала письмо в Неаполь, куда отец отправился воевать с французами. Посреди войны, которую он, как обычно, бесцеремонно назвал «грязной заварушкой», он прислал мне рубиновое кольцо, сожалея, что не может увидеться со своим новым внуком и тезкой. «Ты исполнила самые сокровенные мои надежды, madrecita, – писал он, – и французы скоро побегут прочь, словно дворовые псы. Советую тебе написать мужу и сообщить ему добрые вести».
Я представила себе его ироническую улыбку, с которой он выводил последние слова. На самом деле я уже писала Филиппу, причем неоднократно, но все письма остались без ответа. Я знала о его приезде во Францию со слов посла матери в Париже, но о чем бы он ни договорился с королем Луи, войну за Неаполь это не остановило. Мадам де Гальвен продолжала присылать регулярные отчеты о детях, но от мужа я не получила ни единого слова. А он уехал целых семь месяцев назад.
Казалось, будто для него я перестала существовать.
Пытаясь заглушить опасения, что он меня бросил, я сосредоточилась на моем новорожденном сыне. Фернандито, как мы его звали, оказался прекрасным младенцем, с мягкими каштановыми волосами и янтарным отблеском в глазах, совсем как у меня. На младенчески-пухлой мордашке уже можно было различить точеные черты – явный признак арагонского происхождения. Когда он вырастет, то станет похож на мою родню со стороны отца, и мне доставляло особую радость прижимать его к себе, касаясь губами складок на его шее и с наслаждением ощущая, как он жадно сосет грудь. Он радостно агукал и смеялся куда чаще, чем беспокоился и плакал. Фернандито рос таким же понятливым малышом, как и Карл, но, в отличие от Карла, с любопытством взирал на окружавший мир, широко раскрыв глаза и округлив губы, что очаровывало всех нас.
Его рождение чудотворным образом подействовало на мать. Сбросив траур, будто старую кожу, она вновь стала прежней. На ее щеках даже появился легкий румянец, а походка обрела энергичность, словно от прежних недомоганий не осталось и следа. Я с облегчением поняла, что виной случившемуся с ней была не столько болезнь, сколько недавние потери и тревога за Испанию. Но теперь у нее появился новый внук, и я терпеливо сносила все ее волнения за здоровье ребенка и тщательный надзор за его благополучием. Ей хотелось, чтобы за ним ухаживало больше слуг. Я напомнила ей, что ему совершенно все равно, сколько пажей окружают колыбель, но уступила ее настойчивому желанию предоставить внуку собственного врача, помня, что сын моей сестры Исабель, несмотря на все свое здоровье, впоследствии заболел и умер. Смерть преследовала нашу семью многие годы, выкашивая самые яркие наши надежды, и я решила, что Фернандито следует окружить как можно большей заботой. Непреклонна я была лишь в одном: я сама желала его кормить, вопреки заведенному порядку, который предусматривал, что новорожденного принца следует отдать кормилице и специально назначенной прислуге.
