Сандра Паретти - Роза и меч
Его глаза напугали ее. Она почувствовала, что он видит ее насквозь.
– Да, – проговорил он, – приказывать я не могу. И, тем не менее, выслушайте меня. Неужели вы, в самом деле, так наивны, что не видите опасности, навстречу которой спешите? Отбросим в сторону то, что вы хотите к Наполеону. Это ваше дело. Но не только ваше дело то, что вы попадете в руки Фуше. Этим вы подвергаете опасности и нас.
– Фуше? А при чем здесь Фуше?
– Вы и в самом деле слепы! Для крыс, подобных ему, не бывает более благоприятного момента. Вы этого до сих пор не понимаете? – Он распахнул на груди накидку, словно задыхался. – Ваш отец был мужчиной, бесстрашным мужчиной, сильным, как дерево, и все же Фуше оказался сильнее. Он свалил дерево. А вы, цветочек, хотите оказать ему сопротивление?
– Я вас не понимаю.
– Ваш отец мертв! Но только не думайте, что такому человеку, как Фуше, этого достаточно. Он основателен. Он не успокоится, пока вообще не останется никого из рода Ромм-Аллери. Разве Пьомбино не послужил вам уроком?
– Пьомбино? А какое отношение имеет к этому Фуше?
– Ваша интуиция должна была бы подсказать вам, где сходятся нити, – не унимался герцог. – Монсеньор Нери был лишь орудием в его руках!
– Это неправда!
– Я знаю, что это правда. И то, что герцог Отрантский посмеивался в кулачок: дочь его злейшего врага играет ему на руку. Она похищает сына императора. Он спасает его. Благодаря вам ему на всю жизнь обеспечено алиби при австрийском императорском дворе. Поймите же наконец, что у него повсюду есть приспешники. В салонах, борделях и монастырях. Оставьте героическую позу. Он вам не по плечу.
– А вам! Вам он зато по плечу! – Еще бросая эти слова, она знала, что несправедлива по отношению к герцогу, но в пылу раздражения плохо владела собой. Она хотела быть несправедливой к нему. Хотела обидеть его. – Я знаю, что Фуше истребил вашу семью – и что вы делаете? Вы болтаете с убийцей вашей семьи, шутите с ним, играете с ним в карты. Я это видела собственными глазами.
– Такого противника, как он, можно уничтожить только его же оружием, – голос герцога вдруг зазвучал с жутким спокойствием. – Лицемерием, притворством, хитростью, – он замолк, словно боясь сказать лишнее, и схватил ее за руку. – Вернитесь. Ради вас самой. Я прошу вас об этом. – Во взгляде, которым он смотрел на нее, было таинственное нечто, которое породило бы неуверенность даже в самой неустрашимой душе. Возникла пауза, тяжелая и давящая от немой борьбы мыслей и чувств. – В прошлый раз мне не удалось отговорить вас. Я тысячу раз казнил себя, что не удержал вас силой. И все же и сейчас я могу лишь просить вас.
Она старалась не смотреть ему в глаза. Он все еще любил ее: Год назад она только улыбнулась бы, тогда эта любовь льстила ее самолюбию. Сейчас она чувствовала себя тронутой и глубоко смущенной. Защищаясь от мощного воздействия, которое обрушилось на нее, она попыталась вызвать образ Наполеона.
– Я не могу вернуться назад, – сказала она. – Поймите же меня.
– Вы так сильно его любите?
Каролина опустила голову.
«Я нужна ему, теперь больше, чем когда бы то ни было!»
Но она не произнесла этого вслух. Она была слишком молода, слишком темпераментна, слишком идеалистична, чтобы проанализировать в этот момент, что значили слова «Я нужна ему».
– Понимаю, – герцог выпустил ее руку.
– Нет, вы не понимаете, – она поискала нужные слова, но потом с рыданиями бросилась в его объятия.
Он прижал ее к себе, не способный ни на слова, ни на жесты. Наконец Каролина выпрямилась.
– Простите меня! И большое спасибо! Я буду осторожна.
Он ничего не сказал в ответ. Так же беззвучно, как появился, он исчез.
22
Они сидели в беседке, увитой диким виноградом, в маленьком романтическом саду за домом, обнесенном стеной в пол человеческого роста. Утро изобиловало теплом и светом.
По выложенной камнями дорожке подошла горничная, поставила чайничек с чаем и молочник с горячим молоком, затем сняла белую салфетку с корзинки, в которой лежали ароматные, еще теплые булочки.
– Если ваше величество что-нибудь еще желают… – Она залилась краской, сделала реверанс и удалилась.
По лицу Наполеона, до сих пор хранившему следы горечи поражения, промелькнула улыбка.
– Ты хоть помнишь, сколько сахара я кладу?
Она ничего не ответила, а только молча опустила ему в чашку четыре куска сахара. Потом разрезала пополам одну из булочек, намазала маслом и положила на его тарелку.
– Ты не хочешь ее съесть? В Мексике не будет таких булочек, но надеюсь, это единственное, чего ты будешь там лишен.
Он взглянул на нее.
– Мексика?
– Да, Мексика или Панама, Колумбия или Калифорния. Лишь бы подальше отсюда! Сегодня ночью ты разговаривал во сне. Я разобрала только одно слово: Мексика.
Он смотрел прямо перед собой.
– Это, должно быть, похоже на Корсику. Много серебра и драгоценных камней. Ты получишь ванну – из одних сапфиров, темных, как твои глаза.
– Когда мы едем?
На его лицо упала тень.
– В гавани Рошфора стоит английский крейсер. Два мои фрегата не дойдут и до маяка.
– Если ты этого действительно хочешь, никто не сможет нас задержать. Мы найдем другой корабль, голландское или американское грузовое судно. Пожалуйста, поехали в этот раз точно. И как можно скорее!
– Все мои деньги в Париже.
– У меня с собой мои украшения. На это мы можем купить пол-Америки. – Она улыбнулась ему. Но веселое настроение этого утра, нежное и хрупкое как мыльный пузырь, улетучилось.
Он отставил в сторону тарелку, так ни к чему и не притронувшись. Его взгляд был устремлен поверх нее. Потом он сказал:
– Есть кое-что и другое. Пойми – я ждал тебя. Я считал часы. Я караулил каждую карету, каждого курьера. Я бы гораздо раньше уехал из Парижа. Но в то же время я надеялся, что ты не захочешь приехать. Нет, не говори ничего. Я не имею права привязывать тебя к себе. Я должен был бы отослать тебя назад – даже сейчас. Но у меня нет сил на это.
Каролина поднялась и подошла к нему. Снаружи, с улицы, донеслась барабанная дробь. Каролина прислушалась. А потом услышала зычный голос, который ни с кем не могла бы спутать. Она подбежала к каменной ограде и встала на скамью. Сквозь густые ветви шиповника выглянула на улицу. Окруженный уличными мальчишками, там стоял Зокко – высокорослый, полный сил и энергии, в турецких шароварах цвета киновари и маленьком серебряном болеро, когда-то принадлежавшем Бату. Каролина спрыгнула со скамейки. Наполеон удивленно посмотрел на нее:
– С каких это пор ты интересуешься цирком?
Она засмеялась.
– С тех пор, как я сама работала в нем!..
