Лючано Де Крешенцо - Елена, любовь моя, Елена!
– Похоже, он подучен Одиссеем, – вскричал Лаокоон и, обнажив меч, бросился на Синона, но два телохранителя Приама успели его удержать.
– Да я ненавижу Одиссея больше всех на свете! – запротестовал ахеец.
– Неправда, неправда! – продолжал неистовствовать Лаокоон, обращаясь к троянцам. – Это Одиссей научил его таким речам, а он теперь лжет и сам знает, что лжет!
– Пусть Афина покарает меня на этом месте, если я говорю неправду! – с поразительной дерзостью продолжал стоять на своем Синон.
– Хорошо, – согласился Лаокоон, – но поскольку речь идет о конях, сейчас Посейдон укажет нам, лжешь ты или нет.[109] Я принесу в жертву создателю коней быка и попрошу его послать нам свое божественное знамение!
Зачем он это сказал! Из морской пучины у острова Тенедос всплыли на поверхность два огромных морских змея; они быстро достигли берега и обвили тела двух мальчиков, игравших у воды. Это были сыновья Лаокоона. Тщетно пытался жрец освободить детей от мертвой хватки гадов: после короткой борьбы чудовища раздавили и детей, и его самого.
В Неаполе в городском парке есть мраморная репродукция группы «Гибель Лаокоона и его сыновей», оригинал которой хранится в музее Ватикана.[110] Мальчишкой я подолгу стоял перед ней как зачарованный и думал: интересно, бросился бы мой отец в подобной ситуации спасать меня от таких чудовищ или нет? Помню, пытаясь лучше «прочувствовать» сцену, я взбирался на пьедестал «группы» и читал наизусть стихи Вергилия:
«…Змеи же прямо
К Лаокоону ползут и двоих сыновей его, прежде
В страшных объятьях сдавив, оплетают тонкие члены».[111]
Сожрав своих жертв, морские гады уползли в город и свернулись у ног статуи Афины. Теперь божественное знамение было осознано всеми: «Змеи наказали Лаокоона за то, что он противился принесению дара Афине, и свернулись у ног богини, свидетельствуя тем самым, что подвластны ее воле».
Но если хорошенько подумать, то истолковать происшедшее можно было и проще, и, главное, разумнее: «Берегитесь, троянцы, опасности, грядущей с Тенедоса!»
После этого у троянцев не оставалось никаких сомнений: коня нужно ввести в город и установить на самом высоком месте, как ясно дала им понять богиня. Предприятие, скажем прямо, было не из легких, ибо к весу коня прибавлялся и вес двадцати трех воинов в доспехах и с оружием. Однако египтяне своими пирамидами доказали, что, если сильно захотеть, можно сделать и невозможное, а троянцы не желали ни в чем им уступать. С помощью сложной системы канатов и катков они умудрились дотащить деревянное чудище до Скейских ворот, а затем, сломав центральную арку, протиснули через нее коня в город.[112] Наконец они добрались до самого трудного участка – крутого подъема от ворот к храму Афины. Это была узенькая, ведущая вверх дорожка без всяких оградительных бортиков. Несколько раз возникала опасность, что конь, с трудом удерживаемый троянцами, рухнет на крыши расположенных ниже домов.
В ту ночь троянцы долго еще пили и пели. Беднягам просто не верилось, что теперь можно наконец лечь спать, не опасаясь очередной ночной атаки противника. Ахейцы убрались восвояси, и война по воле Зевса окончилась. После десяти лет сражений, кровопролитий и слез можно было впервые уснуть спокойно!
Женщины прямо на улицах накрыли столы, украсив их цветами и ветками лавра. Приам повелел забить двенадцать быков, чтобы все в ту ночь могли наесться досыта, а из его погребов выкатили двенадцать джар вина, каждая – в рост воина.
Но один человек не участвовал в празднестве – просто потому, что не поверил в уход ахейцев. Этим человеком была Елена. Она, гречанка, прекрасно знала Одиссея и его способность обводить всех вокруг пальца. Пока троянцы ели и пили, Елена поднялась на холм и села напротив коня. Проведя в молчании несколько часов, она затем трижды обошла чучело и погладила его ноги, словно надеялась уловить хоть какое-нибудь сотрясение. Догадавшись об уловке героев, Елена даже стала разговаривать с ними, подражая голосам их жен.
– Диомед, ты слышишь меня? Я – Эгиалея, твоя любящая супруга. Ах, как мне хочется прижать тебя к груди… А ты, Сфенел, узнаешь меня? Скажи, сколько времени прошло с тех пор, как ты уехал из Тиринфа? О, обожаемый мой супруг, выйди из утробы коня и осыпь меня своими жаркими поцелуями, на которые способен один лишь ты… О Антиклес, верный мой муж, неужели забыл ты о наших безумных ласках? Почему же томлюсь я здесь, в плену у дарданцев, а ты не приходишь мне на помощь, не освобождаешь меня?..
Тут Антиклес не выдержал: вскочив на ноги, он попытался – правда, тщетно – открыть дверцу в брюхе коня. Однако Одиссей оказался проворнее и загородил ему выход, причем, согласно версии греческого поэта V века Трифиодора, едва его не задушил.[113] Гомер же утверждает, что когда Елена стала подражать голосу его жены, Одиссей просто зажал ему рот рукой.[114]
После неудавшейся провокации Елена ушла, а Одиссей начал «обратный отсчет времени». Первым на землю ступил Эхион. Если называть вещи своими именами, то правильнее будет сказать не «ступил», а, сорвавшись с веревочной лестницы, стукнулся о землю головой, да так, что сломал себе шею. Выбравшиеся из коня герои разбились на три группы. Первая, возглавляемая Диомедом, набросилась на стражей, вторая направилась к царскому дворцу, где Менелай и Неоптолем намеревались совершить обряд кровной мести, а третья – во главе с Одиссеем – двинулась к Скейским воротам, чтобы открыть их уже подошедшему двадцатитысячному греческому войску.
Но кто именно зажег огонь, чтобы сообщить ахейцам об удачно завершенной операции «Конь»? Одни считают, что это сделал Одиссей, другие называют Синона, а некоторые и вовсе Елену – совершенно незнакомую нам Елену, раскаявшуюся грешницу, решившую перейти на сторону своих соотечественников.
Леонтий входил в группу мстителей, которые должны были убить Приама и истребить всю царскую семью. Однако в голове у юноши было совсем другое. Во что бы то ни стало хотел он спасти Экто, увезти ее к себе домой, взять в жены и жить с ней в счастье и согласии до конца своих дней. Но ведь если Экто и Елена – одно лицо, ему, естественно, рассчитывать было не на что, поскольку распоряжаться ее судьбой мог только Менелай. Зато если Экто – всего лишь Экто, то он, один из героев, прятавшихся в брюхе коня, мог потребовать ее себе как трофей. Так думал Леонтий, сбегая вниз по безмолвным улочкам Трои.
Юный критец замыкал отряд и при первой же возможности нырнул в боковую улочку, чтобы поскорее попасть в дом Экто. Было жарко, на улицах валялись пьяные троянцы. Один из них, прикорнувший в каком-то уголке, открыл глаза и, заметив Леонтия, решил, что грек ему снится. Ткнув в его сторону пальцем, он изрек:
