Дженнифер Блейк - Лесной рыцарь
— Я не могла и предположить, что так может случиться…
— Сразу видно, что вы не из начезов — иначе бы подумали об этом.
— Да, — сказала Элиз с жесткой ноткой в голосе. — Я не из начезов.
Они стояли и смотрели друг на друга с недоверием, словно враги. Прохладный ветер приподнял юбку Элиз и обнажил ее ногу до бедра, но она не заметила этого, не ощутила мурашек, побежавших по коже, потому что внутри у нее был еще больший холод. Вокруг них индейцы занимались своими делами: рубили дрова, точили оружие, перекликались друг с другом. Ничего не изменилось, но Элиз внезапно остро ощутила, что она француженка и находится среди врагов. В таком опасном положении она еще никогда не была.
— Элиз! Ах, Элиз!
Она повернулась на крик. Растрепанная, путаясь в порванных юбках, к ней бежала мадам Дусе. Она бросилась к Элиз и, рыдая, схватила ее за руки.
Элиз обняла ее, полная сочувствия.
— Что случилось? Скажите мне!
— Мой маленький Шарль! Они его убили! Это его они задушили, жестокие чудовища, задушили такого маленького, ах, мой бог, такого малыша… Ни за что, просто так. Я говорила вам! Я знала, что все так и было. Я знала…
— Пожалуйста, успокойтесь, я умоляю вас.
Элиз гладила мадам Дусе по плечу, а у самой слезы наворачивались на глаза. Она от всей души сочувствовала горю этой несчастной женщины, ей живо представлялась ужасная картина, нарисованная ее бессвязными словами. Глубоко вздохнув, Элиз сказала:
— Подумайте о своей дочери.
— Да, я должна быть сильной, — пробормотала мадам Дусе. — Моя бедная дочь! Потерять ребенка таким образом! Я боюсь за нее. Она слабенькая, а ей приходится так тяжело работать, так тяжело… Я должна помогать ей. Я ей нужна. Но, Элиз, мне так жалко своего бедного маленького внука! Он остался жить после этой ужасной резни, а они убили его. Они убили его! Убийцы, ох, все они жестокие убийцы!
В этот момент Элиз показалось, что мадам Дусе права. Что было общего у них с этими людьми? Почему ее должно волновать их одобрение или осуждение? Какое ей дело до того, что завтра одного из них будут бить палками из-за нее? Если бы Рено не стал ее удерживать силой, этого не произошло бы. Она француженка и принадлежит своему народу.
Элиз обернулась к Маленькой Перепелке и холодно спросила:
— Могу ли я навестить дочь мадам Дусе?
— Конечно, идите.
— Благодарю за любезность.
Несмотря на то что ей так легко удалось уйти из-под надзора, сам визит был очень неудачен. Дочь мадам Дусе заболела от горя. Кроме того, у нее гноилась рана на голове, а индейцам она не позволяла себя лечить. Едва сознавая, где находится, она не узнала свою гостью. Худая, как привидение, грязная, она лежала на скамье в маленькой хижине, которая стояла в стороне даже от жилья простолюдинов.
Возле скамьи сидело еще несколько француженок, которые весьма сдержанно поздоровались с Элиз. Казалось, они не доверяют ей, потому что знают о ее отношениях с Рено, знают ее историю. Было видно: в душе они возмущены тем, что она свободно ходит по поселку, одетая в индейское платье, живет в хижине брата Большого Солнца, а ее длинные блестящие волосы падают ей на плечи, тогда как их волосы остригли в знак того, что они рабыни. Казалось, француженки считают ее в какой-то степени предательницей. Однако они не хотели наживать себе врага в ее лице, а с другой стороны, не хотели терять надежду на ее помощь. Тем не менее француженки не считали возможным обращаться с ней как с равной, как с рабыней начезов.
Элиз с горечью подумала, что, похоже, у нее, как и у Рено, больше нет своего народа…
Глава 12
Деревня проснулась рано. Шум голосов, лай собак, треск погремушек, сделанных из тыквы, пронзительные звуки тростниковых свистков долетали до хижины. Элиз лежала, уставившись широко раскрытыми горящими глазами на закопченный потолок. Она почти не спала в эту ночь.
Через некоторое время Элиз встала. Накинув плащ, она развела огонь, а затем, постояв над ним несколько минут, чтобы согреться, стала одеваться. Она думала о том, что в этот момент делает Рено, что чувствует. Боится ли он предстоящего испытания так же, как она? Или же он в самом деле полон решимости проверить свои силы?
Элиз решила, что не пойдет смотреть, что просто не вынесет этого зрелища. Она же не дикарка, привыкшая к таким вещам, ей невыносим вид избиваемого человека. Она останется в хижине, пока все не закончится. Возможно, нужно приготовить все для ухода за раненым. Она обязана помочь ему — ведь во всем этом есть доля ее вины. От Маленькой Перепелки она еще прежде многое узнала о лечении травами, принятом у индейцев, а здесь, в хижине, все нужные травы были под рукой, они висели, привязанные к балкам потолка.
Легко принимать решения, но совсем другое дело — их выполнять. Когда громкие крики донеслись до нее со стороны площади и Элиз поняла, что строй готов и Рено вышел из храма, оставаться в хижине она уже не могла — это казалось трусостью.
Когда Элиз вышла из темной хижины, она увидела, что снаружи ослепительно светит солнце. Оно освещало толпу, собравшуюся на площади, отражалось в бисере одежд, сверкало на остриях ножей и топориков. Дети носились, собаки прыгали и лаяли, женщины сидели на разложенных шкурах, мужчины беседовали стоя, ветер развевал их плащи. Они почти не обращали внимания на воинов, выстроившихся в два ряда в центре площади. У каждого из них в руках была тростниковая палка длиной в четыре фута.
Оглянувшись по сторонам, Элиз увидела, что большинство начезов избрали местом наблюдения склоны холма Большого Солнца. Оттуда все было гораздо лучше видно. Туда принесли даже нескольких дряхлых стариков — эти почтенные люди, окруженные всяческим вниманием, сидя ожидали начала волнующего действа. Элиз тоже забралась на этот холм, чтобы толпа не мешала ей наблюдать.
Какая-то суматоха возникла около дома Большого Солнца. Взглянув наверх, Элиз увидела, как брат Рено вышел из своего жилища и уселся на стул, который ему принесли. Украшенный резьбой, позолоченный, с сиденьем, обтянутым шелком, этот предмет мебели был бы уместен и в Версале. Большое Солнце поправил плащ, сотканный из лебяжьего пуха и выкрашенный в глубокий соболино-черный цвет, который только он и имел право носить. Повернувшись к стоявшему рядом с ним человеку, который, по всей видимости, был служителем храма, он произнес несколько слов, а затем взмахнул украшенным перьями скипетром в знак того, что испытание может начинаться.
Раскатисто и ритмично загремели барабаны. Они представляли собой керамические горшки, обтянутые кожей. В эти горшки наливалась вода так, что у каждого барабана был свой тон. Индейцы, собравшиеся на площади, замолчали.
