Стефани Лоуренс - Неуловимая невеста
Она прижалась к нему мягкими теплыми изгибами. Сжав талию Эмили, он поднял ее и устроил так, что их животы соприкасались, а спасительный приют между ее бедрами оказался как раз над его набухшей плотью: обещание и мучение, искушение и спасение… Он смутно припомнил, что решил на время путешествия отказаться от ночных встреч в постели, но сейчас не мог сказать, по какой причине.
Никаких убедительных резонов, почему он должен отвергнуть рай, так откровенно ему предлагаемый.
Эмили вдруг осознала, что хотя сама пришла к Гарету и стала его ласкать, все же не знала, что теперь делать.
Но Гарет показал ей. Поднял так, что она уселась на него верхом, и помог стащить ночную сорочку.
Эмили отбросила ее на пол. Она уже сгорала от желания, уже задыхалась, уже жаждала, чтобы он ее наполнил. Взгляд, брошенный на него, сказал все.
Прежде чем она успела потянуться к нему, он сжал ее талию, выгнулся и вошел между нежными скользкими складками.
Эмили, закрыв глаза и изнемогая от блаженства, опустилась на него. И — о чудо из чудес — приняла его целиком!
Гарет втянул в себя воздух и прикрыл глаза, когда ее скрытые мышцы сомкнулись вокруг его плоти.
И тут она пустилась вскачь и очень скоро довела его до состояния исступленного сладострастия, которому невозможно было противиться.
Губами, языком, зубами, жадным ртом Гарет ласкал ее, откровенно обладая…
Эмили продолжала подниматься и опадать, такая тесная, что вот-вот разорвется, такая разгоряченная, что ощущала лижущие ее языки пламени.
Дерзкая рука скользнула между ее бедрами и коснулась самого чувствительного места, где, казалось, сосредоточилось все ее естество.
Он продолжал теребить, нажимать, гладить… и когда она снова опустилась на него, сделал выпад. Невыразимое блаженство пронзило ее и разлилось потоками раскаленной лавы.
Он держал ее, пока не утихли мелкие конвульсии экстаза. И тогда повернулся, увлекая ее за собой. Придавил всем телом. Эмили с улыбкой на губах обвила руками его шею, выгнула спину и со стоном откинула голову, когда он вонзился в нее сильно и глубоко. И тут же, к невыразимому изумлению Эмили, вышел и встал на колени между ее бедрами.
Прежде чем она успела открыть глаза, он широко развел ее ноги. И уставился на ее влажное лоно. Хотя в комнате было темно, она залилась краской, но не попыталась сомкнуть бедра, не попыталась помешать ему.
Кровь по-прежнему стучала в ее венах, и она ждала, желая посмотреть, чего он хочет. Что сделает.
Он нагнул голову и припал губами к розовым лепесткам. Она едва не вскрикнула.
Наслаждение: иное, резче, острее, более пьянящее… Он продолжал лизать, обводить языком крошечный бугорок, и она, не помня себя, прошептала его имя… потому что не могла высказать все, что хотела. Он снова обвел бугорок языком, скользнул глубже. Она задохнулась и вцепилась ему в волосы.
От его ласк замирало сердце.
Она принадлежит ему и знает это. Но и он тоже знал — по крайней мере сейчас.
Своими ласками он предъявлял на нее права. Ее нервы, кожа, сердце, каждый дюйм тела — все принадлежало ему.
Это все его. Его, чтобы смаковать и наслаждаться. Как только он пожелает.
Она почти не могла дышать, но шептала его имя. Молила… потому что больше не в силах выдержать этого умопомрачительного наслаждения.
Слава Богу, он услышал. В последний раз провел языком по бугорку, несколько мгновений смотрел на нее, прежде чем неспешно приподняться и войти в гостеприимное лоно. В его глазах пылала страсть, такая мучительная, что Эмили почти ощущала, как ее жаркие крылья бьются о ее тело. Он снова вышел и снова сделал выпад.
Еще и еще, сильнее и сильнее. Глубже и глубже, пока она со всхлипом не выкрикнула его имя.
«27 ноября 1822 года.
Ранний вечер.
Моя комната в марсельской гостинице.
Дорогой дневник!
Вчера я добилась успеха. Не то чтобы я ожидала бурного сопротивления, но теперь нужно подождать и увидеть, глубоко ли вошел крючок.
День прошел в последних приготовлениях. Благодаря Жюно, нашим хозяевам, все готово к завтрашнему отъезду в Булонь. Это порт, из которого мы должны отплыть в Англию. И хотя я буду счастлива снова взглянуть на родные берега, все же необходимо использовать этот отрезок путешествия, чтобы побудить Гарета признаться в любви.
Предпочтительно всеми способами.
Предпочтительно до того, как мы увидим сушу… Мне не терпится знать, закончится ли мой план желанным исходом.
И как всегда, я исполнена надежды.
Э .».
День выдался на редкость хлопотным, но, поднимаясь к себе, Гарет был совершенно уверен: они сделали все, что могли, благодаря, конечно, любезности Жюно, и теперь можно надеяться на успех их безумного рывка к Ла-Маншу.
Он ощутил некое напряжение, знакомое, почти ободряющее напряжение, которое всегда чувствовал перед битвой. Он был слишком опытен, чтобы тревожиться по этому поводу. Мало того, приветствовал это напряжение.
Но нечто другое волновало его, скрывавшееся под предвкушением боя. И все из-за Эмили и ее появления в его комнате прошлой ночью. Из-за того, что произошло в его постели. Он предпочел бы, чтобы все было иначе, но не мог отрицать, не мог притворяться, что не ждет повторения вчерашнего.
Сердце тяжело заколотилось, когда он открыл дверь и вошел. И сразу устремил взор на постель.
Она была пуста.
Он снова и снова обыскивал глазами полумрак, только чтобы убедиться. Но в постели никого не было. Она не пришла.
Он закрыл за собой дверь и продолжал стоять, мучая себя упреками: прошлой ночью он сделал что-то, что ей не понравилось, или не сумел сделать что-то такое, чего она ожидала. Или…
Но рациональная часть мозга уже оценивала ситуацию.
Почему она не пришла? Он должен найти ответ…
Гарет вспомнил, как неспешно она вошла к нему. Похоже, все было хорошо продумано. У нее был план. И в этот план входило…
Он выругался. Сжав губы, подошел к окну, бросил взгляд на пустую улицу, покачал головой и стал мерить шагами пол.
Он не должен этого делать, не должен сдаваться. Она знала, что он хочет… намерен жениться на ней, и этого достаточно. Если он придет к ней сегодня, значит, выдаст немного больше.
Но его потребность в Эмили — нечто такое, что он предпочтет скрыть, особенно от нее.
На шебеке они не могли проводить ночи вместе, а здесь… Нет, надо быть более осмотрительным и сохранять расстояние.
Для Гарета держаться на расстоянии, по крайней мере пока они не доберутся до Англии, означало скрыть, как глубоки его чувства к ней.
