Джейн Фэйзер - Безжалостное обольщение
Собственной койки у нее не было, поэтому приходилось спать свернувшись клубочком в каком-нибудь зловонном углу на нижней палубе, в то время как вокруг стоял страшный гвалт — матросы использовали несколько дозволенных часов для отдыха. Постепенно Женевьева перестала обращать внимание на мужскую наготу, хотя старалась все время лежать, уткнувшись лицом в стену и закрыв глаза. Но вот посещение общественного гальюна превращалось в истинную пытку. Необходимо было осторожно пробираться туда среди ночи, моля Бога, чтобы там никого больше не оказалось. Ну почему она не подумала о такой очевидной проблеме, когда задумывала свое безумное, идиотское путешествие? Нет, когда-нибудь Женевьева все же научится думать, прежде чем очертя голову кидаться туда, где интересно ее любопытному носу.
Присутствие Доминика она ощущала постоянно, хотя была уверена, что он едва замечал неопытного юнгу. Однажды, когда Женевьева в шестой раз после того, как рассвело, драила палубу и холодная, мутная вода хлюпала и пенилась вокруг ее щиколоток, капер прошагал прямо по только что вымытому, еще мокрому участку, оставив на нем грязные следы. Пришлось все начинать заново, пока не увидел боцман — тот никаких оправданий не принимал во внимание, в этом юнга уже убедился на горьком опыте. Соблазн выплеснуть ведро мыльной воды прямо в эту надменную, обтянутую безукоризненно белоснежной рубашкой спину хозяина был почти непреодолим.
Но время для того, чтобы открыться, пока не настало: они были еще недостаточно далеко в море. Женевьева верила: после всего, через что ей пришлось пройти, Доминик не посмеет высадить «юнгу» на берег.
Но на третий день плавания случилось роковое происшествие, вынудившее ее выбросить белый флаг. Стоял жаркий, ленивый полдень, веял лишь слабый ветерок, похожий на дыхание ребенка, флот дрейфовал на неподвижной голубой глади, а матросы, перегнувшись через перила, громко смеясь и аплодируя, наблюдали за представлением, которое устроили вокруг кораблей стаи грациозных дельфинов, исполнявших забавные трюки. Женевьева сидела в давно облюбованном ею укромном уголке за рубкой, куда не проникали прямые солнечные лучи и куда общительные товарищи-матросы жаловали нечасто.
— Эй, парень! — ударил ей в ухо громкий голос. — Иди сюда. Пора устроить тебе боевое крещение.
Женевьева подняла голову и увидела ухмыляющиеся, бронзовые от загара лица. Сердце у нее сжалось при мысли о том, что это не предвещает ничего хорошего. От праздности не знавшие чем заняться, матросы решили покуражиться над робким тощим юнгой.
— Хочешь искупаться, а? — Рука, покрытая черными вьющимися волосами, схватила ее за предплечье и рванула вверх. — Иди-ка поплавай с дельфинчиками.
— Нет! — обезумев от страха, Женевьева затрясла головой.
"Неужели они собираются бросить меня за борт?!» Но кто-то уже поднял ее в воздух, и в следующий миг она увидела под собой простиравшуюся далеко внизу синюю океанскую бездну. Женевьева словно со стороны услышала свой дикий вопль, сопровождавшийся громким матросским гоготом. И вдруг каким-то чудом снова оказалась на палубе.
Доминик, наблюдавший за происходящим с капитанского мостика, улыбнулся, пожал плечами и повернулся к рулевому. Мол, если матросы зайдут в своих буйных шутках слишком далеко, боцман всегда успеет их остановить. В конце концов, на корабле не было ни одного человека, включая и самого капитана, кто не прошел бы в свое время через подобное «боевое крещение».
— Ну если ты, парень, не хочешь поплавать для нас, тогда придется тебе сплясать, — объявил кто-то, и прямо под ноги Женевьеве полетела абордажная сабля, а юнга, снова закричав, отпрыгнул. — Давайте-ка снимем с парня одежду, а то он не сможет как следует танцевать. К тому же она ему все равно велика. — И матросы опять закатились от смеха.
Женевьева бросилась бежать, прорываясь прямо через гогочущий круг и, ко всеобщему удивлению, ухитрилась увернуться от всех пытавшихся поймать ее рук. Матросы рванули вслед за ней, смеясь и зная, что погоня все равно увенчается успехом: корабль был слишком мал, чтобы парнишка мог где-то спрятаться. Но, к их пущему изумлению, юнга рванул не куда-нибудь, а прямо на капитанский мостик. Боцман — за ним.
Ни одному матросу не позволялось подниматься туда, если его специально не звали или не посылали с поручением. Угрожающе размахивая веревочным концом, боцман взбежал по трапу вслед за нерадивым учеником.
Доминик резко обернулся на шум за спиной — его брови были сурово сдвинуты, бирюзовые глаза зловеще потемнели. Боцман, продолжая тянуть руку за ускользающим мальчишкой, начал извиняться.
— Доминик, не позволяй им этого! — Юнга кричал голосом, который невозможно было не узнать.
Маленькая фигурка в матросской одежде пулей пролетела мимо капитана и спряталась у него за спиной. Боцман остановился, словно пораженный молнией, веревка замерла в его руке. Он так же хорошо, как и хозяин «Танцовщицы», знал этот голос. У лестницы, ведущей на мостик, столпились онемевшие матросы. Затем, словно единое существо, они отступили на середину палубы, продолжая оттуда наблюдать за драмой, разыгрывавшейся наверху.
Весь корабль застыл в ожидании, как поступит месье Делакруа. Тот очень медленно, почти лениво, поднял руку, ухватился за воротник куртки и, резко дернув, поставил съежившуюся Женевьеву прямо перед собой.
— Так-так, — задумчиво произнес капер, не без интереса рассматривая «юнгу». — Кажется, ничто и ничему не способно тебя научить, не так ли? — Еще крепче сжав руку, Доминик приподнял Женевьеву за воротник так, что ей пришлось встать на цыпочки.
Судорожно сглотнув, она пожалела о том, что ее не бросили за борт, к добрым дельфинам. Казалось, повисшей над кораблем мертвой тишине не будет конца. Куда-то исчезло все, кроме пронзительной бирюзы этих строго мерцающих глаз, безоблачного неба и гладкой поверхности моря.
— Если руководствоваться здравым смыслом, я должен был бы отдать тебя им на растерзание и отвернуться, чтобы ничего не видеть, — наконец произнес спокойно Доминик, однако Женевьеве показалось, что в мертвой тишине его голос гремел оглушительно. — Ты можешь привести хоть один довод против того, чтобы я именно так и поступил? — Новый рывок вверх был как вопросительный знак в конце фразы.
Женевьева заставила себя взглянуть капитану прямо в глаза, однако горло так перехватило, что она не могла произнести ни слова. Но в глазах ее читалась та самая убежденность, которая, во-первых, подвигла ее на столь отчаянное предприятие, а во-вторых, позволила вынести все, что произошло с ней за последние несколько дней. И это Женевьеву спасло. Начни она умолять, плакать, оправдываться, не сумей спрятать своего страха, — разъяренный пират, наверное, бросил бы ее на произвол судьбы.
