Карен Рэнни - Шотландская любовь
– Может, мне следует любезно убраться с глаз твоих долой на войну? Чтобы успокоить твою совесть?
Ну вот опять, как семь лет назад. Неужели они никогда не смогут оставить это в прошлом? Или она еще не достаточно искупила свою вину?
– Я уехала из Инвергэра раньше, чем ты.
– Это я помню. Может, помню даже лучше, чем хотелось бы.
– Я не могу изменить прошлое. Не могу все исправить. Не могу.
– Не можешь.
Как отвратительно звучат слова «не можешь». Но это только звук, не более того…
– Единственное, что я могу, – это сосредоточиться на настоящем.
Она начала одеваться – гораздо поспешнее, чем раздевалась. Она посмотрела на корсаж, убедилась, что он застегнут правильно, поправила манжеты и заколола волосы как положено.
Гордон тоже одевался, брюки успел застегнуть, рубашку – нет.
– Я прилично выгляжу? – спросила она.
Он не ответил, только кивнул.
Снова перед ней чужак, незнакомец, вовсе не тот любовник, которого она держала в объятиях несколько минут назад. Настоящий баронет, настолько, что она не удержалась:
– Каково это – быть баронетом?
– Точно так же, как и полковником или просто Гордоном. Ничего не изменилось.
«Нет, изменилось. Изменился ты».
Но и она изменилась тоже, и возможно, именно поэтому ей сейчас отчаянно захотелось разрыдаться, и без оглядки бежать с фабрики, и поклясться больше никогда не видеть Гордона Макдермонда.
Знаменательный выдался день. Прошлое ворвалось в его жизнь и громогласно заявило, что на самом деле было здесь всегда.
Гордон смотрел на языки пламени, пляшущего в печи, как будто надеялся найти там ответы на свои вопросы. И хотя ему еще предстояло много работы, он не мог думать ни о чем, кроме Шоны.
Она его соблазнила, и он не просто поддался искушению – на самом деле яркость и сила собственной реакции его ошеломила.
Она уже не та девочка, которую он знал когда-то. Он осознал это, когда утоленная страсть отступила и сменилась нежностью. Шона не дразнила его, как это бывало семь лет назад. В ее глазах он увидел печаль, будто близость всколыхнула в ней чувства, которые она обычно тщательно скрывала.
Ее грусть потрясла его, застала врасплох, разбила наголову. Он чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег.
– Женщина – она ушла? – спросил Рани.
Гордон обернулся к другу:
– Ушла.
И отвергла его предложение проводить ее до дома – опять эта несносная гордость Имри.
Не сделал ли он ей больно? Не обидел ли?
– Прошу прощения за опоздание, – сказал Рани.
– Ты же не видел?..
Гордон начал застегивать рубашку.
Рани перебил его:
– Я увидел, что вошла женщина, и решил подождать снаружи. Это твоя потерянная любовь?
Гордон, удивленный, покачал головой.
– А по-моему, это она. Та, кто занимает все твои мысли, перед кем ты хочешь проявить себя. – Рани улыбнулся. – У меня тоже есть такая женщина. Прекрасная, как цветок, с темно-карими глазами и губами, которые хочется целовать и целовать.
Гордон понятия не имел, что сказать в ответ на такую откровенность. Его отношение к Шоне и так всем очевидно.
Это кем же надо быть, чтобы овладеть женщиной прямо на голом фабричном полу, не задумываясь, что кто-то может их увидеть?
– Вчера со мной приключилось нечто интересное, – сообщил Рани. – Я опоздал из-за этого. В моей комнате все вверх дном, думаю, кто-то приходил за моими записями.
– И этот кто-то преуспел? – спросил Гордон.
Рани слегка поклонился.
– С некоторых пор я больше не веду записей и всю информацию храню здесь.
Он постучал пальцем по виску.
– Кто-то интересуется нашим открытием.
– Может, генерал Абботт? Он ведь служит в армии, а если армии что-то нужно, она это получает.
Кому, как не Рани, это знать…
– Перебирайся ко мне в Ратмор, там ты будешь в большей безопасности.
– Я и так в безопасности, – покачал головой Рани. – Меня почти никто не знает – и никто не беспокоит.
Иными словами, Рани дорожит своим уединением.
– Ты не завел друзей среди селян? Шотландцы известны своим гостеприимством, особенно здесь, в Инвергэре.
– Я со многими беседовал, – ответил Рани. – Кого-то интересует, что я за человек. Но большинство интересует, кем я не являюсь.
Рани мастерски маскировал свои мысли и чувства, но Гордон все лучше и лучше расшифровывал его слова.
– Рани, предрассудки есть везде.
– Это мне известно. Я не сержусь. Я отличаюсь от твоих земляков.
Гордон отложил метлу и направился в кабинет, Рани шел рядом.
– Нам очень повезло, что ты всю информацию держишь в голове, а не на бумаге.
– Такое происходит уже не в первый раз, – сказал Рани, не глядя на Гордона.
Тот остановился и заглянул другу в глаза:
– Почему ты раньше не сказал?
– Я не совсем в этом уверен. Тот, кто посещал мое жилище, не доставил мне особых хлопот.
– Что-нибудь исчезло?
– Этого я не знаю, – приглушенным голосом ответил Рани. – С тех пор я ничего не записываю.
Гордон не знал, как приободрить Рани или самого себя.
«Нас интересует, как ваше изобретение будет работать. Хотелось бы посмотреть», – так сказал Абботт.
Как далеко готово зайти военное министерство в погоне за взрывчаткой?
Гнев заставил Гордона замолчать. Время научило вышестоящих офицеров быть сдержанным даже перед лицом вопиющей глупости. В данном случае речь шла о глупости его собственной. Во-первых, он поддался соблазну, как неопытный мальчишка, а во-вторых – недооценил угрозу, озвученную генералом Абботтом.
Кто же опаснее: Шона – или военное ведомство?
Она сегодня утром не надела шляпку, и, пока добиралась до Гэрлоха, холодный ветер вновь растрепал ее волосы. У нее ныла грудь, на бедрах высыхало семя Гордона, а стыд жег кожу, словно огнем.
Что она натворила?
Она даже не задрала юбку и не предложила ему себя, нет – она разделась догола, она стояла перед ним в чем мать родила, она позволила – нет, она умоляла! – взять ее прямо на полу.
Гэрлох впереди являл собой воплощенный укор.
На дороге Шона увидела Фергуса и вздохнула.
– Ты была с Гордоном?
Нужно ли отвечать: у нее это на лице написано. Губы до сих пор горят от поцелуев.
– Я знал про вашу хижину, – огорошил ее Фергус. – Но ничего не говорил. Я твой старший брат, и мне следовало поступить иначе.
Она не остановилась, только замедлила шаг, чтобы он мог за ней поспевать.
– Чего ты ждешь от меня, Фергус? Что я должна сказать? Что я была дурочкой? Да, была.
«Я и сейчас такая же».
