Анастасия Туманова - Душа так просится к тебе
— Никитич, это купец гуляет? — с ходу кинулась расспрашивать Ирэн, усевшись прямо в снег рядом с половым и ловко помогая ему собирать разлетевшиеся деньги. — Из каких? Рукавишников? Пряничкин? Столбов?
— Никак нет, Ирина Станиславовна, они приезжие, костромские, тута только дела имеют да зазнобу.
— Что, и зазноба тоже там? — кивнула Ирэн на разбитые окна, из которых доносилось заунывное пение. — Какая-то цыганка? Стеша, это из ваших?
— Нет, наших они никого не обожают, — фыркнула Стеша. — У них актерка в содержанках живет, певица из театра, Софья Грешнева. Но она с ним не приезжала!
Северьян молча, быстро взглянул на Черменского, но тот не заметил этого, потому что сердце внезапно стукнуло так, что отдалось в ушах.
— Здесь Мартемьянов? — словно со стороны услышал он собственный охрипший голос. — Федор Пантелеевич?
— Точно так, — удивленно подтвердил Никитич.
Ирэн, прекратив шарить руками в снегу, повернула к нему нахмуренное лицо, но Черменский и этого не заметил и быстро, словно боясь опоздать, зашагал к высоким дверям ресторана, в которых тоже не осталось ни одного целого стекла. Северьян метнулся следом, и в огромный зал они вошли вместе.
В знаменитом «цыганском» зале ресторана Осетрова гуляла метель. В разбитых окнах печально качались занавеси, свободно пропуская под собой снежные хлопья, и блестящий наборный паркет уже был покрыт небольшими сугробиками. Скатерти, сдернутые со столов, валялись тут же на полу, скомканные, как тряпки. Осколки битой посуды и зеркал устилали паркет ковром. Всюду, как газетная бумага, были разбросаны ассигнации весьма немелкого достоинства. Северьян ловко наступил на одну из них, поднял, покосился на Черменского и осторожно отправил ассигнацию за пазуху. В углу, тесно прижавшись друг к дружке, дремали три девицы из близлежащего публичного дома мадам Данаи Востряковой. Носы у них были красные, замерзшие, сбитые набок шляпки смотрелись довольно жалко, и выглядели жрицы любви очень усталыми. Стулья, стоящие полукругом и предназначавшиеся для цыганского хора, пустовали, да и цыган в зале было уже немного: несколько немолодых женщин, укутавшихся в салопы и шали, и заспанные, хмурые гитаристы. Видимо, хоревод проявил благоразумие и спровадил красавиц солисток через черный ход домой, чтобы не допустить непотребства. Оставшиеся цыгане, едва скрывая зевоту, героически и довольно слаженно тянули:
Ты гори-гори, моя лучина,
Догорю с тобой и я…
Владимир долго стоял на пороге, рассматривая разгромленный зал, перевернутые столы, усталых цыган и строгое, ничуть не опечаленное лицо хозяина, Фрола Григорьича Осетрова, по морщинам на лбу которого можно было безошибочно определить: ресторатор вовсю подсчитывает убыток и решает, с чего завтра начинать ремонт. Но песня кончилась, в дальнем углу, где не горели лампы, шевельнулось что-то мохнатое, огромное, хриплым голосом потребовало: «Снова то ж!» — и Черменский увидел Федора.
Владимир узнал Мартемьянова сразу, хотя они не встречались четыре года, первый купец Костромы за это время не изменился. Все таким же осталось его жесткое, некрасивое, словно вырезанное из темного дерева лицо, такими же черными, курчавыми и встрепанными, как просмоленная пакля, были его волосы и короткая борода, все так же недоверчиво, недобро и упорно смотрели из-под сросшихся бровей блестящие, совсем, казалось, не пьяные глаза. Но когда мужчины встретились взглядами и Мартемьянов с заметным усилием поднялся из-за стола, Черменский убедился: пьян очень сильно и непостижимым образом держится на ногах. Впрочем, купец и прежде был довольно крепок во хмелю.
— Здравствуй, Владимир Дмитрич, — хрипло и спокойно, ничуть не удивленно сказал он.
Владимир увидел у него на лбу длинную, сочащуюся кровью царапину: наверное, чиркнуло разбившимся стеклом.
— Здравствуй и ты.
— Выпьешь?
— Не откажусь.
Не сводя друг с друга глаз, они опустились за стол, на котором, кроме полупустой бутылки водки, пачки денег, револьвера, тарелки с солеными огурцами и стакана, ничего не было.
— Стакан мне! — прорычал в сторону Мартемьянов, и тут же половой, метнувшись, угодливо поставил на стол чистую рюмку.
— Вот и свиделись, что ли, Владимир Дмитрич? — негромко спросил через стол купец, и Черменскому снова показалось, что Федор почти не пьян. — Ну, за встречу! Эй, вы там, жареные, повеселей что-нибудь!
Цыгане послушно затянули «Матушку-сударушку». Мартемьянов, как воду, вытянул полный стакан водки, откусил огурец. Довольно долго молчал, глядя в разбитое окно на падающие хлопья снега. Черменский ждал. Сердце в груди колотилось как бешеное. Он чувствовал, что застывший в двух шагах у стены Северьян ищет его взгляда, пытаясь определить план действий, но не поворачивался к другу, поскольку плана никакого не придумал.
— Видишь, стало быть, все-таки по-моему вышло, Владимир Дмитрич? — не отворачиваясь от окна, произнес Мартемьянов.
Черменский поставил пустую рюмку на стол. Помолчав, согласился:
— Стало быть, так.
— Ты меня обдурить тогда попробовал… мол, утопилась она… Что, не вышло?
— Не вышло, — снова согласился Владимир.
— Четвертый год ведь она со мной. И прочь идти не желает, хоть, бог свидетель, веревками я ее не вязал.
— Знаю.
— Жениться вот на ней думаю к Пасхе.
— Женись, Федор Пантелеич, бог в помощь, — ровным голосом отозвался Владимир, и Северьян, хорошо знавший, чем может обернуться это спокойствие, медленно отлепился от стены и приблизился.
— А, и ты здесь, недобитый? — не поворачиваясь к нему, проговорил Мартемьянов. — Что — жив покуда, конокрад?
— Твоими молитвами, — почти весело ответил Северьян. — Владимир Дмитрич, ты меня, конечно, можешь и не слушать, только я вот тебе так скажу…
— Замолчи! — дружно повернувшись к нему, крикнули Черменский и Мартемьянов.
— Я тебе так скажу, — нахально, словно не услышав, продолжил Северьян. — Что, коли человек со своей бабой ладом живет да еще жениться собирается, он неделями по девкам и кабакам не шляется, водку не жрет, окна в приличном заведении не крушит! Брешешь, Федор Пантелеич, ни черта у тебя там хорошего нет! И ни в жисть наша с Дмитричем Софья Николавна за тебя не выйдет, хоть ты ее озолоти! Да еще…
Закончить он не успел: бутылка водки со стола полетела прямо ему в голову, и, не будь у Северьяна великолепной реакции, ему тут же пришел бы конец. Но Северьян успел отклониться, и бутылка под дружный вопль цыганок и проснувшихся проституток разбилась о стену, осыпав пол осколками. Мартемьянов, зарычав, вскочил из-за стола, и Северьян с готовностью метнулся купцу навстречу, но Черменский удержал друга:
