Фрэнк Кеньон - Мой брат Наполеон
— Почему вы сказали, что не вполне доверяете Мюрату? — спросила я.
— Простой вопрос требует простого ответа. Я полагаюсь на вас, чтобы держать Мюрата в узде.
Ответом это назвать было нельзя, ни простым, ни каким угодно.
— Другими словами, вы рассчитываете, что я позабочусь о том, чтобы он выполнял ваши приказы.
— И одновременно будете сами их выполнять.
— Король и королева только по названию, — усмехнулась я сухо.
— Пара администраторов, и не более. — Наполеон взглянул на меня с легким изумлением. — Разумеется. А как же иначе?
Ну, что же, подумала я, нужно набраться терпения: но я едва не засмеялась над самой собою. Дурацкие мечты, в самом деле, о каком-то самостоятельном правлении. И все-таки Мюрат и я будем королем и королевой со своим королевским двором. Почести и власть, правда, контролируемая из Тюильри.
— Каролина, — сказал Наполеон, — я хочу, чтобы вы поклялись выполнять мои распоряжения.
— Клянусь, Ваше Величество, — проговорила я, поскольку мне не оставалось ничего другого. Наполеон начал говорить о составленном им соглашении, которое Мюрату предстоит подписать перед отъездом в Неаполь. Не вызывало сомнений, что после подписания документа моего мужа можно будет обвинить в мятеже, если он когда-либо не выполнит приказа Наполеона и попытается осуществить собственные намерения и планы. Я была уверена, что, читая соглашение, Мюрат придет в ярость, а один из пунктов особенно заденет его гордость. В случае его смерти — в соглашении Мюрат был назван консортом, — престол наследовала я, и только после меня — дети по мужской линии.
Смена правителей Неаполитанского королевства производилась, таким образом, в мою пользу и возводила на трон мою семью. В то же время я занимала более высокое положение в сравнении с собственными детьми, а значит, и детьми Мюрата.
— Полагаю, Мюрат без колебаний подпишет соглашение, — заметил Наполеон, искоса взглянув на меня.
— Мюрат верный слуга Вашего Величества, — заявила я бойко.
— Или он подпишет, — заключил Наполеон, пожимая плечами, — или же вы уедете в Неаполь как единственный правитель.
— Едва ли я решусь на такое, Ваше Величество.
— Даже ради того, чтобы сделать мне приятное?
— Я очень люблю мужа, хорошо понимаю и разделяю его чувство собственного достоинства.
— Я очень люблю Жозефину, — вздохнул Наполеон, — но все-таки вынужден с ней расстаться.
Позднее в тот же день я показала копию соглашения Мюрату. Его охватила такая ярость, что он потерял сознание. Доктора уложили его в постель. Поправлялся он медленно от какой-то непонятной, по-видимому, мозговой лихорадки. В конце концов он подписал документ — подписал с угрюмым видом, укоризненно поглядывая на меня. И я знала, что с этого момента он, сын трактирщика, с его задетым самолюбием, всегда будет ревниво относиться к моему положению. Наполеон, пусть только из семейной гордости, встал между нами. Наше вступление в Неаполь было исключительно эффектным.
Беспечно веселый Мюрат надел свою самую яркую форму, Я припоминаю розовые брюки, небесно-голубой мундир, сбитую набекрень шляпу, украшенную пером цапли. Он выглядел так красочно, таким франтом, что неаполитанцы с первого взгляда стали его обожать. Однако я скоро убедилась, что местная аристократия ненавидела французов. Их, по-видимому, очень радовало затруднительное положение, в котором мы оказались по приезде на место. Дорогой братец увез все, представлявшее хоть какую-то ценность, с собой в Испанию. Королевский дворец в Неаполе стоял полностью оголенным, будто разграбленный вражеской армией.
Перед нами встала трудная задача: придать дворцу более или менее королевский вид. Жозефина, узнав об этом, смеялась от души, а Жозеф, которого я ругала на чем свет стоит, прислал из Испании письмо с извинениями. Он, мол, полагал, что я захвачу из Парижа всю свою великолепную мебель.
Этим он коснулся весьма больного вопроса. Я очень гордилась жизнью в Елисейском дворце и приобретенной во Франции другой собственностью, теперь поступившей в императорскую казну — условие, поставленное Наполеоном за передачу мне Неаполя. Полагалось, что в порядке возмещения я стану получать полмиллиона франков в год, но я так и не увидела ни франка, Будучи неаполитанской королевой, я должна была существовать на собираемые с подданных налоги. Как и все Бонапарты, за исключением мамы, а позднее и Люсьена, я постепенно привыкла к крупным подачкам Наполеона и рассчитывала на них.
Радовалась неаполитанская аристократия и другому, уже более серьезному нашему затруднению. Официально, в соответствии с императорским указом, мы являлись королем и королевой Неаполя и Сицилии, однако Сицилию заняли англичане. Но еще унизительнее было то, что английские войска захватили лежащий в Неаполитанском заливе прелестный маленький остров Капри.
К счастью, Мюрату удалось организовать успешную атаку на Капри. Воодушевленный победой, он двинул армию на юг, готовясь к наступлению на Сицилию. Бедный честолюбивый Мюрат! Наполеон запретил высаживаться в Палермо. Он боялся, что британцы хорошо приготовились к нападению, а точнее, что это маневр заставит британский флот покинуть испанские воды.
Мюрат, страстно желавший быть самостоятельным королем, почувствовал разочарование и впал в мрачное настроение.
Между тем я занялась организацией своего двора в Неаполе и настолько преуспела, что Наполеон обвинил меня в попытке соперничать со строгим этикетом и официальным церемониалом Тюильри. Если он когда-либо нанесет официальный визит Неаполю, ответила я, то ему будет приятно отметить благородство, которое придают дворцу гофмаршал, церемониймейстер, старший егерь, фрейлины, множество дворцовых слуг, конюших и небольшая армия пажей. Но и в этих условиях — как все-таки странно устроена человеческая натура — я начала скучать по Тюильри, но больше всего опасаться, что мое отсутствие, роскошная изоляция, приведет к утрате моего влияния на могущественного брата. Я стала чувствовать себя подобно изгнаннику, хотя и очень гордилась своей ролью неаполитанской королевы. Однако это чувство исчезло после поражения австрийцев в битве при Ваграме. Этому способствовало то, что меня и Мюрата пригласили в Париж, но не для того, чтобы обсуждать дела Неаполитанского королевства, а чтобы присутствовать на последнем акте семейной войны — разводе с императрицей Жозефиной.
Бедная Жозефина! Тогда ни я, ни остальные члены семьи Бонапартов не испытывали чувства жалости к ней, но теперь, когда прошлое перестало иметь значение, когда и она и Наполеон мертвы, мне жаль ее. Я даже слегка ненавижу Наполеона: нет, не за то, что он развелся с Жозефиной, а за то, как он это сделал. Наполеон по-прежнему любил ее какой-то странной, необычной любовью и тем не менее он унизил ее на глазах у всех нас и заставил страдать от последствий потрясшего, по его мнению, весь мир события, вызванного неуемным желанием сотворить родного сына, который унаследовал бы от него французский трон.
