Барбара Картленд - Во власти мечты
Я вернулся в Англию, чтобы работать вместе с отцом. Только тогда я понял, почему он так спешил вывести меня в люди: он медленно умирал, хотя держался стойко. Когда отец умер, я был настолько поглощен работой, настолько обременен делами, которые свалились на меня, что даже не осознавал, что я теперь сам себе хозяин и могу расслабиться и отдохнуть, если только пожелаю. Однако я женился в год смерти отца, видимо, в надежде избежать опеки.
Роберт Данстен замолчал. Потом взглянул на Салли, обвел взглядом большую, мрачную, дорого обставленную комнату.
— Любому мужчине трудно говорить о своей жене, — произнес он через минуту, — но, поскольку я хочу быть откровенным с вами, Салли, я расскажу вам все. Я совершил ужасную ошибку. Теперь, оглядываясь назад и стараясь быть беспристрастным, я понимаю, что тогда жаждал нежности. Моя мать умерла вскоре после моего рождения. Я не знал, что такое ласка, забота, любовь. Но бессознательно я жаждал этого. Я женился на женщине, которая казалась моему отцу и многим нашим друзьям весьма подходящей для меня. Ее отец был преуспевающий банкир. Она разбиралась в финансах не хуже меня, была прекрасно образована и чувствовала себя дома как в Англии, так и в Европе. Она обладала выдающимся умом. Многие молодые люди ухаживали за ней и я был потрясен и немного напуган, когда увидел, что она проявляет интерес ко мне. При всей моей неискушенности, мне было нетрудно вообразить, что я влюблен в нее. И только после свадьбы я понял, в какое ярмо впрягся благодаря отцу.
Моя жена оказалась безмерно честолюбивой. Она жаждала власти, денег, положения в обществе, как другие женщины жаждут дорогих украшений. И я работал еще больше, чем раньше, если только это вообще возможно. Но тогда я еще не умел проанализировать все, что происходит со мной, и понять, что происходит не так, как должно бы.
Когда родилась Элейн, я надеялся, что моя жена изменится, станет мягче, добрее ко мне и к ребенку. Но она только ужасно рассердилась, узнав, что родилась девочка, потому что мечтала, чтобы сын продолжил начатое ею и добился еще большего. Вот тогда-то я испугался и за Элейн, и за себя. Моя жена уже все решила наперед относительно нашего будущего. Элейн должна была получить самые обширные и глубокие познания. Еще до того, как дочка начала лепетать, жена настаивала на том, чтобы нанять гувернантку-француженку. Я возражал, но должен признать, что протесты мои прозвучали негромко и неубедительно. Жена ничего не хотела слушать.
Роберт Данстен достал из кармана носовой платок и вытер пот со лба. Салли понимала, что ему очень тяжело рассказывать об этом, хотя и не знала, что он вообще впервые в жизни говорит о своей личной жизни.
— Продолжайте, — тихо попросила девушка.
— Когда оглядываешься назад, — снова заговорил Роберт Данстен, — трудно установить, когда ты начал понимать истинное положение вещей. Знаю только, что это произошло как-то само собой. Я вдруг понял, что будто связан по рукам и по ногам и не знаю, как мне освободиться. Конечно, я больше беспокоился не о себе, а об Элейн. Моя жена беспрестанно говорила об учителях, школах и даже об университете, специальных курсах за рубежом, а я слишком хорошо знал, к чему приводит такая жизнь.
Я думал о юности, потраченной впустую, о том, как мне хотелось гонять мяч с другими мальчишками, а я был вынужден только работать. Я до сих пор словно слышу счастливые голоса на спортивной площадке, в то время как я сижу за партой. Я пытался спорить с женой, но она только смеялась: «Не будь смешным, Роберт. Посмотри, чего ты достиг! Разве это того не стоило?» Я ответил, что не стоило, но потом был вынужден извиняться, потому что она не поняла меня.
Роберт Данстен встал, будто был не в состоянии сидеть спокойно.
— Вы понимаете? Когда она умерла, я обрадовался. Да, да, обрадовался, потому что был убежден, что теперь Элейн спасена.
В его голосе звучала боль.
— Мне так жаль, так жаль вас! — прошептала Салли. По щекам у нее текли слезы.
Роберт Данстен стоял спиной к ней и смотрел в окно.
— Теперь вы понимаете, почему я был так категоричен в отношении Элейн? Почему я хотел, чтобы она оставалась как можно дольше маленькой девочкой и играла в куклы?
— Конечно, понимаю, — дрожащим голосом ответила Салли. — Но, к сожалению, вы забыли, что играть хочется с кем-то, а не с чем-то. Вам всю жизнь не хватало друзей, кого-то, с кем бы вы могли разделить все радости и горести.
— Пожалуй, это правда. Мне не столько нужен был мяч, сколько друг, которому можно было бы бросить этот мяч. Боюсь, я ничего не умею, кроме того, что делать деньги, но когда их теперь так много, какая от них польза? — Он в отчаянии махнул рукой. — Даже вы не позволяете мне потратить деньги так, как я хочу.
Салли посмотрела на него и сказала:
— Все будет хорошо. Теперь вы знаете, в чем ошибались, значит, все будет улучшаться само собой.
— Вы так думаете?
— Я уверена. Мой отец говорил, что нет смысла начинать строить новое здание на плохом фундаменте. Нужно вернуться назад, правильно заложить фундамент, и тогда можно будет построить что-нибудь стоящее.
— Я уже староват, чтобы начинать все заново, — неуверенно произнес Роберт Данстен.
— Разве? — удивилась Салли. — А мне показалось, что вы как раз этого хотите.
— Хотите сказать, что я могу начать все сначала вместе с Энн?
— Да, вы именно этого хотите.
— Да, хочу. Я очень хочу, чтобы она согласилась выйти за меня. Я хочу, чтобы она дала мне шанс начать все снова, попытаться построить такую жизнь, о которой я всегда мечтал: дом за городом, настоящий семейный очаг, сад и, возможно, когда-нибудь еще дети.
— И Энн хочет того же, но вы должны дать ей почувствовать, чего вы хотите. Она не любит то, что называется современной цивилизацией, не любит так называемых модных людей, суету. Она хочет вести спокойный образ жизни — размеренный, тихий и достойный.
— Стоит только взглянуть на нее, чтобы понять, чего она хочет. Но, Салли, она иногда пугает меня. Вы все трое немного пугаете меня. Вы очень сильно отличаетесь от тех, кого я знал прежде.
— Вы дали как-нибудь Энн понять, что она вам нравится?
— Я не посмел, — сознался Роберт Данстен. — Это может показаться глупым, но я так волнуюсь, даже боюсь, как ничего не боялся прежде, потому что ничто прежде не значило для меня так много.
Его искренность была неподдельной. На лице Салли неожиданно появилась открытая, счастливая улыбка, какая появлялась всякий раз, когда она была уверена в чем-то.
— Если вы действительно любите Энн так сильно, — сказала она, — а я думаю, что так оно и есть, — она полюбит вас; но не спешите, Энн ненавидит, когда ее торопят. У меня есть идея. Думаю, это будет лучше всего, если вы согласитесь.
