Джоанн Харрис - Блаженные
— Здесь лаванда, анис, мелисса…
— Зачем все это?
Я подняла саше повыше, на всеобщее обозрение.
— Это ароматическое саше. Да вы такие видали…
В полной тишине на меня уставились шестьдесят пар глаз.
Кто-то, вроде Клемента, тихо, но отчетливо проговорил:
— Колдовство!
Согласие было молчаливым, но я все равно его услышала — и шорох пальцев о батист, когда сестры чуть ли не одновременно осенили себя крестом, и шелест языков о пересохшие губы, и участившееся дыхание.
«Да… — почудилось мне, и сердце упало, как лист по осени. — Да…»
35. 6 августа 1610
Одно мое слово, и действо прервалось бы, но оно так завораживало — классика, чистая классика! — что у меня язык не повернулся. Дурные предзнаменования, видения, зловещая смерть, а теперь транс и драматическое разоблачение… Изумительно, сюжет почти библейский, я сам бы лучше не придумал.
Она хоть понимает, сколь эффектной получилась живая картина? Голова высоко поднята, чепец сполз, обнажив темное пламя кудрей, маленькая дикарка жмется к ее груди. Жаль, живые картины быстро выходят из моды, а еще больше — того, что здесь почти некому оценить истинное искусство. Разве только малышка Изабелла… Способная девочка, хоть и воспитана дураками, я ведь не ожидал, что она сыграет так вдохновенно.
Конечно, это я научил ее всему, я холил и лелеял, превращал ее безвольную покорность в иные качества. У меня, видимо, талант. Я раздуваюсь от гордости, вспоминая послушную малышку, которой она прежде была. Хотя говорят же, бойтесь послушных детей, в один прекрасный день мозги у них вспыхивают так, что еретики-алхимики удивятся. То ли это самоутверждение, то ли борьба за независимость.
Она вся в дядюшку, такая же идеалистка. Мечтает о святости, о борьбе с демонами, а сама в первую очередь капризная девчонка, раздираемая юношескими амбициями и условностями своего рода. Я ждал, что сегодня она «выстрелит», можно сказать, сам поставил небольшую интерлюдию меж актами великой драмы. Впрочем, малышка меня удивила, прежде всего своей извращенностью: надо же, выбрала жертвой ту, которую я не хотел подставлять под удар.
И ведь ничего девчонка не подозревает, дело в негативизме, свойственном любому подростку. Вознамерилась доказать обоснованность своих предчувствий — я ведь относился к ее растущим тревогам возмутительно спокойно, с долей скептицизма, — заслужить похвалу, даже растерянность вызвать. Сегодня это ей важнее немого обожания. Самоутверждение укрепило ее веру в себя, посеяло в душе семена бунтарства, которые надобно пестовать, прижимая малютку к ногтю. Она по-прежнему обожает меня, но теперь не безоговорочно — вон, сомнения зародились. Отныне нужно держать ухо востро. С ее норовом она взъестся на меня так же легко, как на тебя, моя Эйле. Ты не ведаешь, но в этом вы с ней — два сапога пара. Малышка что острый нож, которому нужна твердая рука. Она достаточно испорчена и возликует, сообразив, что сорвала первоначальный мой план. Она же истинная Арно, гордыня ее непомерна.
Видишь, Жюльетта, как это меняет наше с тобой положение. Мне нельзя благоволить тебе, не то оба головами поплатимся. И рисковать нельзя, иначе конец моим замыслам. Нет, мне за тебя обидно. Может, когда все закончится… Сейчас опасность слишком велика. Теперь ты не используешь против меня свое оружие, даже если захочешь. Одно робкое словечко заглушит любые твои обвинения. По глазам вижу, ты это понимаешь. До чего обидно уступать девчонке из семьи Арно, хотя сейчас это мне на руку. Она поставила мой авторитет под удар, вызов мне бросила. Сама знаешь, не принять вызов я не могу…
— Пока нет повода обвинять в колдовстве сестру Августу. — Голос мой звучал спокойно, чуть строго. — Страх изобличает ваше невежество, заставляет видеть в лавандовом саше дьявольское зелье, а в милосердии — зло. Глупость, глупость непозволительная!
Буквально на миг я с тревогой почувствовал их недовольство.
— Здесь был дух! — крикнула Клемента. — Кто-то же его вызвал!
Сестры стали поддакивать.
— Да, я почувствовала его.
— И я!
— Холодом повеяло…
— Еще танец…
— Да-да, танец!
— Да, был здесь дух… И не один! — сочинял я на ходу, пытаясь голосом обуздать диких норовистых кобылиц. — Мы сами выпустили их, отворив двери склепа. — Пот застилал мне глаза, и я вытирал их, боясь показать, как дрожат стиснутые кулаки. — Vade retro, Satanas![33]
Латынь обладает силой, которая простым языкам недоступна. Жаль, я ограничен родным языком, ведь любезные сестры невежественны. Изыски выше их понимания, хотя в нынешнем хаосе не до изысков.
— Послушайте! — мой голос вознесся над их ропотом. — Рассадник порока под ногами нашими. Узрел сатана обновления наши и страшится за древний свой бастион. Не впадайте в отчаянье, сестры! Пред чистым душою сатана бессилен. Травит он души пороком, но под замком для него души праведные.
— Хорошо сказано, отец Коломбин! — Бесцветные глазки матери Изабеллы смотрели прямо на меня. Расчетливый, почти дерзкий взгляд мне совершенно не понравился. — Мудрость ваша изобличает наши женские страхи. Сила ваша не позволяет пасть.
Слова странные, и повторяет она не за мной. Куда клонит эта девчонка?
— Но порой благочестие опасно. Невинность святого отца нашего мешает увидеть и осознать нелицеприятную правду. Сегодня он не ощутил того, что ощутили мы!
Взгляд Изабеллы устремился в глубь часовни, где новая, отмытая дочиста Мария наслаждалась блаженным бездельем.
— Здесь живет скверна, — продолжала Изабелла. — Скверна проникла так глубоко, что я долго не решалась высказать свои подозрения. Но сейчас… — Она заговорила тише, точно доверяла секреты подружкам. Мои уроки она усвоила куда лучше, чем я ожидал, ибо глас ее слышался отчетливо, громкий шепот возносился к сводам часовни. — Сейчас я могу ими поделиться.
Затаив дыхание, сестры ждали ее откровений.
— Начинается все с матери Марии. В первый раз духи проникли к нам из склепа, где мы ее погребли, так? Первое видение имело ее обличие, так? От ее имени духи обращались к нам, так?
Сестры одобрительно загудели.
— Что из этого следует? — не унималась Изабелла.
Этот вопрос понравился мне еще меньше.
— А что должно из этого следовать? Дочь моя, ты намекаешь, что мать Мария вступила в сговор с дьяволом? Бред! Зачем…
Девчонка перебила меня — меня! — топнув ножкой.
— Кто придумал похоронить мать Марию на неосвященной земле? Кто раз за разом подрывает мой авторитет? — вопрошала Изабелла. — Кто прибегает к наговорам и зельям не реже знахарки?
