Наталья Соловьёва - Жизнь за ангела
- Да, это правда. Она с моим дедом приехала в Польшу, в 17-м году, когда у вас была революция.
- Где вы родились?
- В Штеттене, это недалеко от границы с Польшей. Мой отец немец и я тоже имею немецкое гражданство.
- А где сейчас ваш отец?
- Он погиб.
- На фронте? Простите если так, – на лице капитана отразилось некоторое замешательство, поскольку это могло осложнить дело.
- Нет. Его убили, давно уже. Я тогда еще маленький был, мне было четыре года. Мама вышла замуж за другого. У меня с ним не лучшие отношения. Я с ним поссорился, он мать мою обижал. Я за нее вступился, а он сдал меня в гестапо
- Вот даже как?
- Я его ненавижу, он служит в «СС». Меня в гестапо, сломали. Четыре дня держали без воды и без еды, а потом сказали, что расстреляют за большевистскую пропаганду, заберут мою дочь. Перед этим в тюрьму водили, там людей показывали, сказали, что со мной будет, если я не соглашусь, и что они делают с коммунистами и евреями. А у меня жена умерла! У моей дочери кроме меня почти никого нет.
- Я вам сочувствую. А где сейчас ваша дочь?
- У бабушки. Не знаю, я два года ее не видел. Меня отправили в разведшколу, а оттуда на фронт.
- Так вы окончили школу разведки?
- Да.
- Почему же вы сразу не сдались в плен? Не перешли на нашу сторону – спросил он меня.
- Я боялся. Я не знал, что будет со мной в плену. После всего, что я видел! Я думал меня расстреляют. Нам говорили, что русские пленных расстреливают или отсылают в лагерь, в Сибирь, где не кормят, содержат в ужасных условиях, заставляют работать, и люди умирают как мухи от голода и холода. Я готов был лучше умереть, чем сдаться в плен. Что мне делать?!
- Ну, я думаю, у вас есть выход. Он есть из любой ситуации, безвыходных положений не бывает. Насколько я знаю по образованию и по профессии вы журналист?
- Да.
- Значит, судя по всему, вы грамотный и образованный человек. Сколькими иностранными языками вы владеете? Хотите закурить? – предложил сигарету.
- Да, спасибо не откажусь, – закурив, я немного закашлялся, - Простите, я давно не курил, отвык. В совершенстве тремя, немецкий, польский и русский. Немного английский и французский, плохо.
- Вы меня поражаете! Конечно, понимаю, что досталось вам от нас, ну уж извините! Сами понимаете, война есть война, не мы ее развязали, не можем мы врагов своих жаловать. Так вы согласны сотрудничать с нами?
- Да, согласен.
- Что ж хорошо, считаю, что мы договорились. А карикатура на Гитлера ваша работа?
- Да.
- Мне пора, но мы с вами еще встретимся.
В штабе дивизии, полковник Джанджгава спросил капитана Синицкого
- Ну, как, поговорили с пленным?
- Так точно, поговорил. Побеседовали по душам. Сложная у него ситуация. Вообще он много чего мне интересного рассказал.
- Вот как? Что именно?
- Родился в Штеттене, бабушка у него действительно русская, мать наполовину полячка, а отец немец. Отца у него убили, правда он тогда еще маленький был, мать вышла замуж за его отчима, а тот конечно матерый нацист, подался в «СС». Со слов нашего Гансика, если ему верить, отношения у них не заладились, повздорили они, тот мать его обижал. Гансик наш за нее вступился, а тот сдал его в гестапо. Вообщем там его… Вот так.
- Хм? Да, – полковник задумался. – Так он согласился с нами сотрудничать?
- Да.
- Хорошо. Только если приедут с НКВД, про то, что отчим в «СС» пока молчи.
- Хорошо, я понял.
Глава 40
Проснувшись утром, я снова постучался в запертую дверь.
- Откройте! Есть, кто-нибудь?
- Чего надо?
- Выпустите меня!
- Не положено. Велено тебя охранять, ты пленный и находишься под арестом.
- В туалет хочу! – стучал кулаками.
- Это твои проблемы.
- Мне что, прямо здесь?
- Мне все равно. Будешь нюхать свое дерьмо.
Этот был ненормальным. Опять идиот!
- Я же прошу тебя, будь человеком! Не хочу, надоело мне здесь, я что, в тюрьме?
- Замолчи! Закрой рот и сиди смирно.
Я сел на пол, на корточки, и что есть сил заорал, цитируя Пушкина:
- Сижу за решеткой, в темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой…
Солдат снаружи засмеялся. Я снова начал пинать в дверь ногами.
- Офицера позовите! А-а-а!!!
В дверь вошел старший лейтенант.
- Чего буянишь?
- Надоело, не могу я так больше! В туалет хочу, а он меня не пускает.
- Своди его в туалет, – офицер обратился к солдату.
Тот подчинился.
- Слушаюсь. Пошли!
Через пять минут мы вернулись.
- Товарищ лейтенант, я не хочу больше так сидеть, лучше дайте мне работу, пожалуйста! Я вас очень прошу!
- Хорошо, я спрошу разрешения.
Меня отвели на кухню. Там наряд, четыре человека чистили картошку. Повар Ахмед с засученными рукавами, в запачканном фартуке, перьях, держал в руках курицу, которую не успел еще до конца ощипать. Это был дюжий хлопец, почти метра два ростом, кажется из Кавказа. По сравнению с ним я был явно мелковат, при своих 172-х сантиметрах.
- Вот, помощника тебе привели, – сказал лейтенант. – Ты его тут Ахмед займи, чем-нибудь, дай задание, пусть работает. Но смотри за ним в оба! Понял?
Повар, молча на меня косился, оглядывая с ног до головы, я смотрел на него.
- Тэбя как звать?
- Ханс.
- Работать значит хочэшь? Да? Ну, пойдем. Ты вообщэ картошку когда-нэбудь чистил? Да?
- Да.
Он показал мне на мешки.
- Ну, вот тэбэ работа. Смотри, чтоб на совэсть, а то зарэжу, как эту курыцу и суп сварю понэл? – при этом он размахивал той курицей, которую готовил.
Зрелище не для слабонервных! Я посмотрел на него округлившимися глазами, при виде ножа мне опять стало плохо.
- Ик, – у меня открылся рот. – П-понял, – произнес заикаясь.
- Тогда давай! Ну, чего смотрышь? Работай, работай! Мнэ целую дэвизию накормыть надо!
Раздался общий хохот.
Я подсел к остальным и начал работать. Какое-то время сидели молча, русские хлопцы искоса поглядывали на меня. Наконец один из них решился со мной заговорить:
- Ты откуда такой? Чего-то я не понял. Тебя как зовут, ты сказал?
- Ханс.
- Ты что, пленный? Ребята, выходит к нам «фрица» что ли сюда подсадили? Чего ему здесь делать?!
- Ничего, пусть работает, какая нам разница. Не без дела же ему сидеть. Кормят его, пусть свой хлеб отрабатывает, не даром же его кормить.
- Правильно.
- Ты старайся, старайся, лучше картошку чисть, а то повар Ахмед тебя точно зарэжет, он шутить у нас не любит. Ферштейн? Ты по-русски вроде хорошо понимаешь?
