Лиз Карлайл - Один маленький грех
— Это не подарок, — возразил он. — Это возмещение. Конечно, ничто не заменит вам того жемчуга, который оставила вам ваша мать, но это лучшее, что я смог раздобыть в спешке.
— Он очень хорош.
Аласдэр улыбнулся немного грустно.
— Я хотел вручить его вам, Эсме, на следующее утро после того случая. Но когда я вернулся домой от ювелира, там уже была леди Таттон, и все очень быстро покатилось к черту. Я не вспоминал о нем до тех пор… пока не увидел вас прошлым вечером. На шее у вас ничего не было, и я подумал… Впрочем, не важно. В любом случае жемчуг ваш. Эсме почувствовала, как горят ее щеки.
— О, я не могу! — настаивала она, закрывая коробочку и отодвигая ее от себя. — Благодарю вас. Но я совершенно уверена — тетя Ровена скажет, что это неприлично.
Его глаза сердито блеснули.
— А я совершенно уверен, что это не так. Возьмите его, Эсме. Пожалуйста. Я хочу, чтобы жемчуг был вашим. Кроме того, кто будет знать, что это не жемчуг вашей матери? Одна нить жемчуга похожа на другую.
Широко раскрыв глаза, она покачала головой.
— Я буду знать, — отвечала она. — И еще я знаю, что вы очень много заплатили за них. Жемчужины прекрасные и очень хорошо подобраны.
— И они ваши, — твердо сказал он.
Эсме положила коробочку к себе на колени.
— Тогда я оставлю их для Сорчи.
— Как хотите, — с неудовольствием сказал он.
— Аласдэр, пожалуйста, — откликнулась Эсме. — Давайте не будем ссориться.
Он сухо кивнул и снова стал смотреть на Сорчу, которая выкладывала из кубиков круг вокруг раздетой куклы.
Эсме снова открыла коробочку и уставилась на жемчужины, стараясь удержать слезы, от которых глазам стало горячо. Почему подарок заставил ее чувствовать себя несчастной? Тяжело лежал он на ее ладони, тяжело было на сердце. И это все, что их теперь будет связывать? Минуты напряженных встреч? Осторожные слова? Совместная забота о малышке, которая дорога обоим? Но этого так мало. Так мало.
Она закрыла коробочку и взяла себя в руки.
— Надеюсь, Уэллингз и остальные слуги в добром здравии?
— С ними все в порядке, — отвечал он.
— А что миссис Кросби? — продолжала она, и голос ее не дрогнул. — Надеюсь, она совсем оправилась?
Он не отрывал взгляда от Сорчи.
— Я не видел ее последние день-два, — отвечал он. — Но, кажется, она чувствует себя намного лучше. У нее хороший цвет лица. Она набирает вес.
— Рада слышать это, — искренне сказала она. — Я удивилась, увидев вас вчера у леди Грейвнел. Вам понравилось, как вы провели вечер?
— Не особенно, — ответил он. — А вам?
— Я нахожу, что леди Грейвнел очень гостеприимна, — сказала Эсме. — Я признательна ей за приглашение.
Он наконец перевел взгляд на нее. Глаза у него были холодными и непроницаемыми.
— Похоже, вас всюду приглашают, — заметил он. — Мне кажется, леди Таттон слишком торопится.
— Тетя действительно хочет, чтобы я больше бывала в обществе, — согласилась она. — Она хочет, чтобы я «повращалась», Бог знает, что она подразумевает под этим.
Он снова как-то странно улыбнулся.
— Я думаю, вы знаете, что это значит. Это значит, что она действительно намерена выдать вас замуж.
— Да, ведь именно этим занимаются в Лондоне? — холодно заметила Эсме. — Одно семейство оценивает другое, как на Таттерсоллз, а затем находят удачную партию.
Его глаза были полузакрыты, рот скривился в сардонической усмешке.
— Да, я слышал об этом, — отвечал он. — Но столь достойные джентльмены редко появляются в тех кругах, где я бываю. По крайней мере вы двое очень украсили это скучное время года в Мейфэре.
Эсме прищурилась.
— Ладно, Аласдэр! — наконец выпалила она. — Какое вам дело до того, что мы сжигаем мосты? Вы не испытываете никакого уважения к обществу. Еще бы, вы ведь даже не живете здесь! Да, тетя Ровена хочет видеть меня счастливой, а для нее это означает замужество.
Он какое-то время недоверчиво смотрел на нее.
— А что это значит для вас, Эсме? — спросил он, понизив голос. — Мне просто любопытно, видите ли. И это мое дело, потому что за кого бы вы ни вышли замуж, этот человек сделается частью жизни Сорчи.
Эсме хотелось оспорить его логику, стереть насмешливую улыбку с его губ, но она не могла найти подходящих фраз. Она вскочила со своего кресла и нервно заходила по комнате.
— Вы знаете, что я никогда не выйду замуж за человека, который не испытывал бы симпатии к Сорче, — сказала она с тихой яростью. — После того, через что я прошла, не смейте предполагать что-нибудь другое.
Аласдэр, конечно, встал, как только она поднялась. Теперь он стоял рядом с креслом, большой и молчаливый, глядя, как она приближается к нему. Это не был прежний красивый и обворожительный bon vivant[4]. У него были суровые и усталые глаза. Твердый рот, плотно сжатые челюсти. Наконец он склонил голову:
— Мои извинения.
Слишком рассерженная, чтобы оказаться с ним лицом к лицу, она повернулась и снова заходила по комнате.
— Да, я считаю — мне следует выйти замуж, — продолжала она. — Вы сами говорили мне это, если помните.
— Следует? — повторил Аласдэр, игнорируя ее замечание. — Это звучит зловеще.
Она сложила руки на груди и смотрела в окно невидящими глазами.
— Я имею в виду, что хочу определиться, — отвечала она, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно. — Я не хочу походить на свою мать. Мне не нужны волнения и драмы. Аласдэр, я хочу жить своей жизнью, иметь свою семью. Я хочу быть частью чего-то, чего у меня никогда не было. Как вы не понимаете?
Наконец-то он, кажется, слушал ее, а не изливал собственное разочарование.
— Хотел бы я понять, — тихо сказал он.
Не отворачиваясь от окна, Эсме продолжала:
— Я всегда жила в чьем-то доме. В чьей-то жизни. Я всегда жила под покровительством одного или другого отчима, меня терпели, а иногда даже испытывали ко мне привязанность, но все же я никогда по-настоящему не была частью чего-то. Вы понятия не имеете, Аласдэр, что это такое. Чувствуешь себя пятым колесом у кареты. Пыльным углом в комнате, которую не используют. И я до смерти устала от этого.
— Я сожалею. — Слова прозвучали так близко, что она вздрогнула.
Эсме приложила пальцы к губам, чтобы не сказать что-нибудь еще более жалобное и глупое. Она чувствовала тепло, исходящее от его тела, — он теперь стоял позади нее. Она замерла, когда он положил руку ей на плечо. Его рука была тяжелой и теплой, она давала покой и утешение, хотя она знала, что ей не следует принимать утешение от него.
— Я сожалею, — снова сказал он. — Может быть, Эсме, я понимаю больше, чем выдумаете.
Она коротко и горько рассмеялась.
— Позвольте мне усомниться в этом. Он долго молчал.
