Эльза Вернер - Архистратиг Михаил
Велау взволнованно заходил взад и вперед по комнате. Он принадлежал к числу людей, которые не могут примириться со своей неправотой. Он готов был скорее утверждать, что белое — черное, чем признать ошибочность своего мнения о характере и способностях сына. Раз Ганс оказался неспособном стать учеником и последователем отца, значит, он ветрогон, не имеющий вообще никакого серьезного призвания.
Вдруг дверь в кабинет открылась, и на пороге появился старый садовник, которого Ганс взял для своих надобностей при мастерской, разумеется, опять-таки не спрашиваясь отца.
— Что нужно? — зарычал на него профессор. — Ведь вы же знаете, Антон, что я запрещаю входить ко мне без зова в часы моих занятий. Что вам нужно?
— Простите, мой господин, — сказал, старик-садовник, лицо которого отражало сильную тревогу, — я пришел из мастерской, от молодого господина...
— Это не оправдание! На следующий раз я запрещаю вламываться ко мне, поняли?
— Но, господин профессор, молодому господину так плохо, так плохо!.. Я уж боялся, как бы он не умер на моих руках!
— Что такое? — испуганно крикнул Велау. — Что с ним случилось?
— Не знаю. Я работал в саду, вдруг он открыл окно, кликнул меня, и, когда я пришел, он уже был полумертвым. «Позовите отца!» — с трудом прошептал он. Ну, тогда я и кинулся сломя голову сюда!
— Господи, да ведь мальчишка до сих пор чувствовал себя как рыба в воде! — крикнул Велау, бросаясь к двери.
Забыто было все прежнее раздражение, забыта клятва никогда не переступать порога мастерской. Велау бегом бросился через сад к ателье.
Когда Антон распахнул дверь мастерской перед профессором, последнему представилась печальная картина. Молодой художник лежал, запрокинув голову, в кресле, его глаза были закрыты, рука судорожно держалась за грудь, лица почти не было видно, так как тяжелые гардины на окне были спущены и в мастерской царил полумрак.
Велау торопливо подошел к сыну и нагнулся к нему.
— Ганс, что с тобой? Надеюсь, ты не заболел? Это — единственная глупость, которой ты до сих пор пока еще не делал и которую я категорически запрещаю тебе! Да говори же, по крайней мере!
Ганс с трудом открыл глаза и проронил слабым голосом:
— Это ты, отец? Прости, что я тебя позвал, но...
— Да что с тобой случилось?
При этих словах профессор хотел взять сына за руку, чтобы, пощупать пульс, но Ганс словно нечаянно заложил руку за голову.
— Не знаю... у меня вдруг закружилась голова... Мне стало отчего-то страшно, и я лишился сознания. Ужасное состояние...
— Все это происходит от проклятой пачкотни! — крикнул Велау. — Антон! Откройте окно, подайте воды, скорее! — теперь профессор опять схватил больного за руку. Ганс хотел проделать тот же маневр, но на этот раз отец опередил его. — Что такое! Пульс совершенно нормален! — подозрительно буркнул он и быстрым движением отдернул занавеску.
В мастерскую хлынули потоки дневного света и залили лицо молодого человека, самым откровенным образом дышавшее здоровьем.
— Мальчишка! Это опять одна из твоих дьявольских проделок! — загремел профессор. — Берегись, если ты проделал всю эту комедию лишь затем, чтобы затащить меня к себе в мастерскую!
— Но ты все-таки у меня, папа! — смеясь, ответил Ганс, видя, что ему не удастся выдержать дольше роль больного. — И теперь ты во всяком случае не уйдешь отсюда, не кинув взгляда на моего «Архистратига Михаила». Вот он, там, у стены, тебе стоит только обернуться! — и, говоря это, Ганс проворно вскочил и встал в дверях.
— Ты хочешь таким путем насиловать мою волю? — вне себя от бешенства крикнул профессор. — О твоей выходке мы с тобой еще поговорим, а теперь дорогу!
Однако вместо того, чтобы повиноваться, Ганс запер дверь на замок перед самым носом старого Антона, который прибежал с водой и теперь остановился, недоумевая.
— Тебе ничего не поможет, отец, — сказал художник, — отсюда ты не выйдешь! Здесь — мое царство, я по всей форме захватил тебя в плен и не выпущу, пока ты не взглянешь на картину!
Это было уж чересчур, и буря разразилась со всей силой. Но Ганс оставался непоколебимым и обнаружил в то же время такой стратегический талант, который сделал бы честь его другу Михаилу. Не переставая дискутировать с отцом, он оттеснял его все дальше и дальше от двери и заставлял отступать к задней стене, мастерской, где висела картина. Когда же, подвигаясь таким образом, профессор очутился совсем близко от картины, Ганс неожиданно взял отца за плечи и повернул лицом к стене.
— Ганс, если ты позволишь себе еще раз... — воскликнул профессор и вдруг замолчал: невольно взглянув на картину, он был явно поражен. Еще раз глянул, смущенно кашлянул и подошел поближе.
В глазах Ганса сверкнул луч торжества. Теперь он был уверен в успехе, но все же из предосторожности стал, как часовой, за спиной отца.
— Это мое первое большое произведение, отец! — тихо сказал он. — Я никак не мог отдать его на общественный суд, не показав предварительно тебе. Ты не должен сердиться на мою военную хитрость, ведь это была единственная возможность.
— Молчи и не мешай мне смотреть! — сердито оборвал профессор, стараясь найти место, с которого картину было бы видно лучше всего.
Так прошло несколько минут. Затем послышалось какое-то ворчание.
Наконец профессор оглянулся на сына и буркнул:
— И ты будешь уверять, что совершенно самостоятельно написал эту картину?
— Конечно, отец.
— Не верю! — категорически заявил Велау.
— Но не будешь же ты оспаривать у меня мое собственное произведение! Как оно тебе нравится?
Опять послышалось какое-то неопределенное ворчание, но на этот раз оно звучало уже как будто примирительно.
— Гм... вещь неплоха... чувствуются сила и жизнь... Откуда ты взял сюжет?
— Из головы, отец.
Велау снова посмотрел на картину, затем еще раз оглянулся на сына, в голове которого, по мнению старика, могли найтись только глупости и дурацкие шуточки. Он отказывался понимать, как это возможно, чтобы...
— Я все еще жду твоего приговора, отец!
Что-то дрогнуло в лице профессора. Видно было, что ему чрезвычайно хотелось опять начать ворчать и ругаться. Но это ему не удалось, и он нашел компромисс:
— На будущее время я запрещаю тебе писать запрестольные образа!
— Нет, папа, в самом ближайшем будущем я нарисую естествоиспытателя в лице знаменитого исследователя Велау! Когда ты можешь начать позировать мне?
— Оставь меня в покое! — буркнул Велау.
— Это — полусогласие, а мне нужно полное! Не хочешь ли начать сеансы с завтрашнего утра?
— Черт возьми, да, если иначе никак нельзя!
