Дина Лампитт - Серебряный лебедь
Джон хмыкнул:
— Репутация Мелиор Мэри сейчас одна из самых добрых в графстве, но напортить ей могут все, даже Вольфы. Да и Гэбриэль Родерик частенько к нам заглядывает. Она уехала, желая помочь своему королю. Вот и все.
— А вы не думаете, что на нее влияет Митчел? — спросила Елизавета уже по дороге к дому.
И снова Джон прочитал ее мысли:
— Нет, не может быть. Он же великий человек — участвовал в побеге Нитсдейла из крепости, видите ли…
Елизавета закивала — историю о подвиге Митчела она слушала уже сотый раз.
— …и это великолепно характеризует его. Нет, по-моему, все дело в Сибелле. Она почти ни слова не сказала за последние дни. Бедняжка чувствует себя совершенно потерянной без Джозефа.
Когда лошадь Джона и фаэтон Елизаветы въехали во двор, супругам снова стало ясно, что нити, связующие их всех между собой, по какой-то причине рвутся. Гиацинт вышел, чтобы принять лошадей, и Елизавета пригляделась к нему внимательнее обычного. Перемены были разительны ниспадающие кудри, тонкие черты лица оставались прежними, но губы приобрели какое-то скорбное и тревожное выражение. Казалось, юноша исчерпал свою любовь к жизни. Вокруг него витала какая-то безнадежность.
Мэтью увел лошадей, и Елизавета поняла, что сегодня они его больше не увидят. Гиацинт давно не ужинал со всей семьей, как бывало раньше, не приходил провести вечер с Джоном. Теперь он появлялся в замке только по чьей-либо просьбе, если был кому-то нужен.
Как будто для того, чтобы подтвердить предположения матери, во дворе появилась Мелиор Мэри. Не говоря ни слова, даже не глядя на человека, с которым так счастливо провела детство, она спрыгнула с седла, перекинула поводья через голову лошади и передала в руки Мэтью, словно лакею.
— Добрый день, — проронил он.
— Добрый день, — буркнула она, глядя прямо перед собой, и, ничего не добавив, пошла к дому.
Гиацинт виновато улыбнулся Елизавете, повернулся и пошел прочь, согнув спину под бременем своего несчастья.
Но то, что ожидало Елизавету в доме, было еще хуже. Раздевшись и приведя себя в порядок после прогулки, она отправилась в свою комнату — в это время она обычно угощала чаем дочь, падчерицу и других женщин, иногда гостивших в Саттоне. Но когда она позвонила, Клоппер, войдя в комнату, сообщила, что миссис Гейдж плохо себя чувствует и лежит в постели, а мисс Мелиор Мэри просто не хочет пить.
— Не хочет пить? Передай ей, что я желаю ее видеть, — сухо сказала Елизавета. — И позаботься о том, чтобы миссис Гейдж подали чай в постель. Не хочет пить! Что же дальше будет?
Но, когда несколько минут спустя Мелиор Мэри появилась в дверях, гневная речь, подготовленная Елизаветой, замерла у нее на губах. Она увидела, какую красавицу произвела на свет, и от этого зрелища слова застряли в горле. Перед ней стояла ее дочь, и при свете дня были хорошо видны все нюансы ее красоты — серебристые волосы, светящиеся сиреневые глаза, свежие розовые щеки и черные пушистые ресницы, похожие на нежные лепестки цветка.
— О, Мелиор Мэри, как я была бы счастлива увидеть тебя замужем! — воскликнула она, не подумав.
В ответ на ее слова дочь слегка пожала плечами и засмеялась, но если бы Елизавета лучше ее знала, то поняла бы, что это был не смех, а крик боли и отчаяния.
— Мне кажется, я не создана для замужества, мама, — вздохнула девушка. — Скорее всего, я навсегда останусь единственной хозяйкой Саттона, старой девой Мелиор Мэри Уэстон.
— Чепуха! — вскричала Елизавета с жаром. — Все, чего тебе не хватает, — это немного лондонской жизни, моя милая.
Дочь с улыбкой подошла к ней. Она была на три дюйма выше матери, чья миниатюрная фигура была одним из преимуществ для Александра Поупа, и в тот момент могло показаться, что старшая из них — Мелиор Мэри. Она обняла Елизавету за плечи.
— Дорогая моя, боюсь, что мне действительно будут предлагать выйти замуж. Но у меня слишком недомашний характер. Я не создана для однообразных ежедневных улыбок какому-нибудь скучному мужчине, не смогу каждый день заказывать его любимые блюда глупым поварам. А что касается постели с нелюбимым…
— Мелиор Мэри!
— Но ведь это так, не правда ли? Год за годом терпеть и копить в себе обиду? — Она отвернулась и посмотрела в окно. — И все же есть на свете любовь, мама. Есть страсть, способная превратить каждый день жизни в радость.
Елизавета молча смотрела на нее, не зная, что ответить. Дочь махнула рукой кому-то, проходившему по саду под окном.
— Кто там? — спросила мать.
— Всего лишь Митчел.
К большому облегчению Елизаветы, появилась возможность сменить тему разговора, и она заметила:
— Я не слишком хорошо знаю этого человека. Он кажется мне слишком молчаливым.
Мелиор Мэри снова невесело засмеялась.
— О, при необходимости он может говорить много.
— По-моему, лучше ему вернуться в Рим.
— Митчел не может этого сделать, мама. Уж он-то знает, что такое любовь и преданность. Он готов был умереть ради графа Нитсдейла, а теперь предметом его обожания стала я.
— Что ты говоришь?
— Ничего! Ничего такого, что могло бы тебя встревожить. Он моя собака, мой раб, моя правая рука — называй, как хочешь.
Елизавета села.
— Я думала, что эту роль играет Мэтью Бенистер.
Мелиор Мэри взглянула на нее ледяными глазами.
— Значит, ты неправильно думала, мама.
Как будто что-то отбрасывая от себя, она тоже села и, чтобы прекратить дальнейшие расспросы, предложила:
— Мне так хочется чаю! Может быть, мы начнем без Сибеллы?
— Сибелла не придет. Она нездорова.
— Да?
Их глаза встретились. Мелиор Мэри смотрела так пристально, что взгляд Елизаветы вдруг приобрел странное оборонительное выражение.
— Что с ней? Давно она больна?
Елизавета расправила складки платья.
— Сибелла в последнее время сама не своя. Ну а недомогание, кажется, появилось только сегодня.
Воцарилась тишина, наполненная тысячами вопросов, о которых Елизавета даже не могла догадаться.
— Интересно, в чем же дело? — спросила Мелиор Мэри так тихо, что ее голос не потревожил бы даже спящего младенца.
— Не знаю. Мелиор Мэри, почему ты так странно глядишь на меня? О чем ты думаешь?
Наследница поместья Саттон посмотрела сначала на кончики своих пальцев, потом на складки платья у себя на коленях и наконец ответила:
— Так, ни о чем, мама. Совсем ни о чем.
Но это «ни о чем» означало совсем обратное.
В напряженной тишине вошли две служанки, неся перед собой подносы с чаем и со всем, что к нему полагалось. Елизавета вдруг обнаружила, что сидит и считает на пальцах: в последний раз Джозеф был в Англии в начале апреля, а сейчас сентябрь. Могло ли это быть тем, о чем она думала? Но если он оставил Сибеллу в таком положении, то наверняка бы уже проявились какие-нибудь внешние признаки.
