Виктория Холт - Дочь обмана
Я возвратилась с Анжель в Серый дом, где меня встретила упреками Мари-Кристин.
— Как долго вас не было! — сказала она. — Неужели нужно так много времени, чтобы написать портрет? Мой английский теперь просто в ужасном состоянии. Нужно ведь постоянно практиковаться. Держу пари, ваш французский тоже не лучше.
— Но у меня как раз было много практики.
— Чего не могу сказать о себе. Это было просто нечестно с вашей стороны оставаться там так долго. Неужели вам так понравилось позировать?
— Это интересно.
— Я надеюсь, что когда-нибудь напишут и мой портрет. Так всегда бывает, когда в семье есть художник. Вас обязательно нарисуют. А вы собираетесь поехать на открытие выставки?
— Да.
— Вы станете знаменитой.
— Я? А что я сделала?
— После того, как был написан портрет моей мамы, все сразу заговорили о ней. Теперь все знают, кто была Марианна.
— Мной никто не станет интересоваться.
— Почему вы так думаете?
— Твоя мама была красавицей.
Девочка окинула меня критическим взглядом.
— Да, — сказала она медленно, — она была красивая. Наверное, поэтому все о ней говорили.
Казалось, это ее успокоило. Раз я не стану знаменитостью, значит, все уладится, я вернусь в Серый дом и буду продолжать заниматься с ней английским.
Время летело быстро. Все дни были заполнены подготовкой к выставке. Я снова уехала с Анжель в Париж и часто заходила в мастерскую. Мне нравилось готовить Жерару еду, и к нашим совместным трапезам часто присоединялся кто-нибудь из его друзей.
Ларс Петерсен в это время работал с моделью по имени Клотильда. Я была почти уверена, что они были любовниками. Когда я спросила об этом Жерара, он рассмеялся и сказал, что Ларс часто позволяет себе романтические увлечения. Таков его образ жизни.
Я все больше и больше чувствовала себя членом этого братства и очень скучала, когда приходилось уезжать из Парижа. И тем не менее я так и не смогла окончательно избавиться от тоски по Родерику. Мне даже приходила мысль написать ему. Но я знала, что это было бы безумием. Ни я, ни он ничего не смогли бы изменить. Поэтому нам лучше оставаться вдали друг от друга. Если бы я снова увидела его, это только усилило бы мои страдания. Мне нужно вычеркнуть его из своей жизни. Мы никогда не смогли бы относиться друг к другу как брат и сестра. А раз нам нельзя любить друг друга, то лучше никогда не встречаться.
Я с радостью сознавала, что, несмотря ни на что, меня продолжали интересовать люди. И старалась убедить себя, что со временем все образуется.
Странно было видеть собственное лицо, заключенное в массивную позолоченную раму, смотревшее на меня сверху вниз со стены. Да, в нем было что-то, не оставлявшее равнодушным. Какой-то едва различимый трагический оттенок, который Жерар смог уловить. Он сделал это с большим мастерством. Неужели я действительно так выгляжу, думала я.
Это были необыкновенные дни. Я часто приходила на выставку, просто не могла не приходить туда. Жерар был в восторге от моего энтузиазма.
О моем портрете много говорили и писали в рецензиях, появившихся в газетах.
«Ноэль — украшение выставки», «Ноэль получает пальму первенства». «Юная девушка с тайной в душе. Покинутая возлюбленным?», «О чем пытается поведать нам Ноэль? От этого портрета невозможно оторвать глаз».
О портрете мадам Гарнье тоже упоминали. «Прекрасный этюд», «Ярко очерченный характер», «Жерар дю Каррон многого достиг за последние годы, и это не предел».
Я была польщена, когда кто-то захотел купить мой портрет, но Жерар отказался продать его.
— Он принадлежит мне, — сказал он. — И я сохраню его навсегда.
После закрытия выставки мы вернулись в Серый дом. Мари-Кристин держалась со мной отчужденно, но я скоро поняла, что причиной этому было мое долгое отсутствие.
Однажды, когда мы вместе отправились на прогулку верхом и ехали рядом по узкой аллее, она сказала:
— По-моему, вам больше понравилось в Париже, чем здесь, со мной.
— В Париже было замечательно, — ответила я, — но и здесь мне тоже очень нравится.
— Но вы ведь не будете жить здесь всегда. Когда-нибудь вы уедете?
— Вы все здесь так добры ко мне, но ведь я только гостья. Это не мой дом.
— А мне так не кажется.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне кажется, что вы родной мне человек, член семьи, больше, чем кто-либо.
— О, Мари-Кристин! — Я была глубоко тронута.
— Я никогда не встречала кого-либо, похожего на вас. Вы мне как сестра. Мне всегда хотелось иметь сестру.
— То, что ты сказала, очень приятно мне.
— Это правда. Бабушка добрая, но она старая, и никогда по-настоящему не любила мою маму, а когда она смотрит на меня, то думает о ней. Моя мама иногда занималась мной, но потом, казалось, забывала обо мне. Мой отец тоже почти никогда не обращал на меня внимания. Мама всегда хотела жить в Париже. И отец тоже. Дядя Робер очень милый, но он тоже старый. Я для него просто «малышка». Они заботятся обо мне, потому что должны это делать, а не потому, что действительно хотят этого. Это их обязанность. А мне нужна семья, люди, с которыми я могла бы и посмеяться, и поссориться. Которым можно все рассказать… И ты всегда знаешь, что они рядом, что бы ты ни сделал — они никогда не бросят тебя, потому что они — твоя семья.
— Я не знала, что тебя тревожат такие мысли, Мари-Кристин.
— Вот и вы тоже. Вы уедете. Я знаю.
— Послушай, почему бы тебе не поехать со мной в Париж? В доме достаточно места.
— А как же мадемуазель Дюпон?
— Пусть и она поедет с нами. Ты сможешь там заниматься и изучать историю города прямо на месте.
— Отец не захочет видеть меня там.
— Ты ошибаешься.
Она покачала головой.
— Я напоминаю ему маму, а он не хочет вспоминать о ней.
Некоторое время мы ехали молча. Когда мы доехали до конца аллеи, она пустила лошадь галопом. Я была несколько обескуражена этим разговором, поняв, как глубока была ее привязанность ко мне.
Она крикнула мне через плечо:
— Я хочу вам что-то показать.
Мы подъехали к церковному кладбищу. Она спрыгнула с седла и привязала лошадь к столбу ворот. Я тоже спешилась. Она открыла калитку, и мы вошли. Она повела меня по дорожке через кладбище. Справа и слева от нас были могилы с красивыми скульптурными надгробиями и массой цветов. Она остановилась перед одной из них, над которой высилась плита с искусно вырезанным изображением Мадонны с младенцем.
Я прочитала надпись на камне:
МАРИАННА ДЮ КАРРОН
27 лет
Ушла из жизни 3 января 1866 г.
