Элизабет Чедвик - Наследница Магдалины
— Я думала о своей матери. И очень по ней тосковала. Иногда, когда я вижу эти горы, мне кажется, что я могу коснуться ее Души, что она смотрит на меня с небес.
Кретьен добродушно улыбнулся.
— Она и сейчас наблюдает за тобой, — ответил он, вбирая полной грудью наполненный ароматом сосен воздух. — Она всегда любила Монсегюр. Хорошо, что ты решила отправиться сюда.
Он обнял ее за плечи, и на мгновение она склонила к нему свою голову. Кретьен почти не говорил о ее беременности. Их взгляды на жизнь были различны, но никто не пытался переубедить друг друга. Он принял это как неизбежность, предложив свою помощь. Если ребенку суждено родиться, так пусть его жизнь будет честной и безгрешной. Матье, наоборот, очень обрадовался, узнав правду от Брижит, но для него это было лишь продолжением рода, историю которого он отслеживал по старинным книгам. Свет, сиявший, несмотря на все попытки погасить его. От Монсегюра веяло святой силой.
«И подниму я глаза свои к свету, и пригублю из чаши его… Вот наследство мое, моя жизнь и моя смерть».
— Пойдем, — сказала она Кретьену, освобождаясь от обнимавшей плечо руки. — Нам еще много предстоит пройти до наступления темноты.
ГЛАВА 22
Пронзительные ноябрьские ветра продували телегу, запряженную четверкой лошадей. Алаи де Монфор и ее свита возвращались в город Кастр на зимние квартиры.
От бесконечных покачиваний повозки Клер тошнило. Шубы и пледы, которыми накрылись женщины, чтобы согреться, пропахли платяным шкафом.
Напротив Клер сидела кормилица, ее белую грудь жадно сосал четырехмесячный сын Алаи де Монфор. Девятилетняя дочь Анис баюкала на груди соломенную куклу. Наблюдавшей за этим Клер стало плохо. Закрыв глаза, она поправила подушки, на которых сидела, но ее спина все равно продолжала ныть. Под ребрами беспокойно забился будущий ребенок, каждым своим движением напоминавший о том, как он был зачат на полу монваланских покоев.
С той ночи Монфор к ней не притрагивался. Он даже всячески пытался ее избегать, рассматривая растущий живот с не меньшим отвращением, чем сама Клер. Она знала, что он поведал об изнасиловании своему духовнику, поскольку священник обращался с ней так, будто она была проклята Богом. Из проповедей, которые он читал семье де Монфора в течение последнего месяца, Клер поняла, что Симону прощены все прегрешения, и вся вина отныне лежит на ней — шлюхе-еретичке, гнусными кознями совратившей невинного мужчину. Хотя об этом говорилось лишь намеками, имевшие непосредственное отношение к происшедшему понимали, о чем идет речь. Алаи считала, что будущий ребенок Клер зачат от Монвалана. Много раз Клер собиралась рассказать ей правду, но так и не решилась.
Де Монфор отдал Клер и Беатрис под опеку Алаи.
— Это мои военные трофеи, — небрежно заметил он. — Парочка запятнана ересью, но еще вполне может искупить свои грехи. Верю, женушка, что ты сможешь наставить их на путь истинный и доказать Сито, что это возможно. Смотри, не подведи меня, ведь мы с ним поспорили на хорошего боевого коня.
Сквозь опущенные ресницы Клер посмотрела на аккуратную и самодовольную супругу Симона. Жидкие русые пряди скрывал отороченный золотым шитьем капюшон. Темно-синий плащ был подбит дорогими соболями, а тонкие хищные ручонки увешаны золотыми кольцами. Пари, заключенное между ее мужем и Сито, пришлось по сердцу госпоже Алаи.
Будучи преданной католичкой, желая потешить собственное тщеславие и одновременно угодить Симону, она решила добиться успеха в порученном ей деле.
Однако ее благим намерениям не суждено было сбыться. Беатрис умерла через неделю после пленения. И тем не менее настырная жена де Монфора уверяла, что мать Рауля перед смертью раскаялась, так что душа ее будет пребывать в чистилище, и, таким образом, стараниями Алаи старушке все же удалось избежать вечного проклятья.
Клер была настроена решительно и уверена в том, что Алаи не удастся одержать над ней победы. Она понимала, что ей придется хитрить. Открытый бунт здесь не подойдет. И потому Клер решила притвориться послушной убогой мышкой. Она внимательно выслушивала все нотации капеллана и Алаи, регулярно посещала мессу и усердно молилась с остальными женщинами. Они даже не ведали, что, стоя лицом к алтарю, чувствуя коленями холодный камень пола, она молилась не их порочному Земному Богу, а Сущему Свету, почитаемому катарами.
Они остановились в придорожном монастыре, чтобы напоить лошадей и немного передохнуть. Вылезая из женской кибитки, Клер увидела в отдалении Симона де Монфора. Он только что спешился и о чем-то оживленно беседовал с приором. Даже на таком расстоянии супруга Рауля ощущала, насколько подавляет его личность. Словно читая мысли, он повернул голову и стал пристально ее разглядывать. Взгляд его суженных серо-зеленых глаз стал жестким, когда он увидел ее значительно увеличившийся живот. Демонстративно отвернувшись, он стал слушать приора дальше. Промерзшая, дрожащая Клер проследовала за остальными женщинами в приют для гостей. У каменной стены ее стошнило. О, если б точно так же ей удалось выплюнуть растущий в ее животе плод!
Маленький мальчик, потянув ее за подол, подал Клер бронзовый кубок с водой.
— Барон сказал, вам так плохо, потому что у вас в животике ребеночек, — промолвил он с серьезным видом.
Проглотив застрявший в горле комок, Клер оправила платье и внимательно посмотрела на малыша. Еще один из обширного потомства Алаи. Как оказалось, Симон де Монфор был мужчина сильный во всех отношениях. Этому мальчику, названному в честь отца, было около четырех. Серьезный ребенок с золотисто-русыми волосами и дымчато-зелеными глазами. Несмотря на ненависть к его отцу, горе и унижение, Клер тепло относилась к этому мальчику и за долгие месяцы плена даже успела полюбить его; быть может, потому, что по возрасту он был почти что ровесником Гильома, и его присутствие отчасти компенсировало утрату родного сына. Кроме того, ей немало льстило, что теплое чувство, возникшее между ней и маленьким Симоном, крайне раздражает его мать.
— Отчасти, — ответила она и, чтобы сделать ему приятное, отпила воды.
— А тебе скоро станет лучше?
— Думаю, да, — вымученно улыбнулась Клер.
— Когда мы поедем назад, я пересяду в вашу телегу. Амори говорит, что я не могу сидеть в его седле, потому что слишком много верчусь. Будешь мне сказку рассказывать?
Клер знала, насколько сильно Симон любил сидеть на коленях и слушать сказки, до тех пор пока его рассказчик не начинал дремать. Но сегодня она не была уверена в своих силах.
— Например, про храброго рыцаря и злого дракона? — с надеждой спросил мальчик, когда немедленного ответа не последовало. Закусив губу, Клер посмотрела на мрачно-серое небо. Храбрый рыцарь был голубоглаз и золотоволос, когда он улыбался, то на небе исчезали облака и появлялось солнце. О, если б ребенок знал, что дракон — его собственный отец.
