Сидони-Габриель Колетт - Неспелый колос
– Скажи-ка, малыш, смогу я проехать на автомобиле по этой дороге?
Из вежливости Флип встал и приблизился, но лишь почувствовав обнажённой спиной свежий порыв ветерка, покраснел; меж тем дама, окинув его быстрым взглядом, переменила тон.
– Прошу прощения, мсье… Я уверена, что мой шофёр сбился с пути. А ведь я предупреждала его. Видимо, эта дорога переходит в тропу и упирается в море, не так ли?
– Да, мадам. Эта дорога за фукусом.
– За Фукусом? А на каком расстоянии отсюда находится этот Фукус?
Флип не сумел удержаться от смеха, а белая дама тотчас рассмеялась в ответ и милостливо спросила:
– Я сказала что-нибудь забавное? Берегитесь, сейчас перейду на «ты»: когда вы смеётесь, вам можно дать не больше двенадцати.
Но при этом она смотрела ему прямо в глаза, словно он – настоящий мужчина.
– Мадам, фукус – это не Фукус, а… просто фукус.
– Блистательное разъяснение, – согласилась дама в белом, – и я вам весьма за него признательна.
Она высмеивала его в чисто мужской манере, снисходительно, и голос её был под стать взгляду, а потому Флип неожиданно почувствовал невероятную усталость и показался себе совсем слабым, нестойким, скованный одним из тех приступов женственной немощи, какие подчас охватывают подростка в присутствии женщины.
– У вас была удачная рыбалка, мсье?
– Нет, мадам, не слишком… То есть… у Вэнк гораздо больше креветок, чем у меня.
– Кто это – Вэнк? Ваша сестра?
– Нет, мадам, знакомая.
– Вэнк… Иностранное имя?
– Нет… То есть… это от Перванш.
– Она одних с вами лет?
– Ей пятнадцать. А мне – шестнадцать.
– Шестнадцать лет, – повторила дама в белом. Она не стала комментировать услышанное и, чуть помедлив, заметила:
– У вас на щеке песок.
Он так яростно вытер щёку, что чуть кожу не содрал. Затем ладонь бессильно опустилась. «Я уже не чувствую рук, – подумал он. – Ещё чуть-чуть – и я грохнусь без чувств…»
Дама в белом избавила Флипа от этой пытки, отведя от него взгляд всё таких же спокойных глаз.
– А вот и Вэнк, – произнесла она, завидев девушку, которая появилась у поворота дороги и шествовала, победно размахивая сетью на деревянной раме и пиджаком Флипа.
– До свидания, господин..?
– Флип, – машинально отозвался он.
Она не протянула руки, ограничившись несколькими кивками, как женщина, говорящая «да, да, да», имея в виду какую-то невысказанную мысль. Когда подбежала Вэнк, она ещё не скрылась из виду.
– Флип! Что это за дама?
Пожатием плеч и выражением лица он дал понять, что не имеет об этом представления.
– Ты её не знаешь, а говоришь с ней?
Флип взглянул на подружку с вновь ожившим лукавством, словно освободясь от ненароком свалившегося на него груза. Он с радостью ощутил преимущества их юного возраста, их пусть уже не столь незамутнённых взаимоотношений, собственной своей деспотичности и истовой преданности Вэнк. По её коже ещё бежали струйки воды, колени были избиты, как у святого Себастиана, но совершенны под коростой ссадин; руки – как у юнги или мальчишки-подручного у садовника, шея перехвачена позеленевшим платком, а полотняная блуза пахла сырыми ракушками. Старый клочковатый берет уже не был способен затмить голубизну её глаз, и если бы не эти умоляющие, ревнивые, простодушно распахнутые глаза, её можно было бы принять за лицеиста, переодевшегося для игры в шарады. Флип расхохотался, а Вэнк топнула ногой и запустила мокрой курткой ему в физиономию.
– Ты будешь отвечать или нет?
Он с рассеянным видом просунул руки в дыры на месте рукавов.
– Да что говорить! Эта дама ехала в своём авто и заблудилась. Ещё чуть-чуть, и машина бы здесь завязла. Я объяснил ей это.
– А-а-а…
Вэнк села, сняла парусиновые туфли и высыпала оттуда добрую пригоршню мелкой влажной гальки.
– А почему она так быстро ушла, как раз когда я подходила?
Флип ответил далеко не сразу. Не подавая вида, он с тайным удовольствием припомнил самоуверенную повадку незнакомки, её речь, не сопровождавшуюся жестами, твёрдый взгляд, задумчивую улыбку. Она вовсе без иронии обратилась к нему «господин»… Но тотчас ему вспомнилось, как она произнесла «Вэнк», просто Вэнк, как-то слишком по-домашнему и слегка презрительно. Он нахмурил брови и взглядом словно оградил от чужаков свою подружку и весь непритязательный беспорядок её облачения. Наконец он не без труда нашел достаточно двусмысленный ответ, в котором одновременно прозвучала и его склонность к романтической таинственности, и щепетильность юного буржуа.
– Это она правильно сделала, – буркнул он.
V
Он попробовал взмолиться:
– Вэнк! Ну посмотри на меня! Дай руку… Давай подумаем о чём-нибудь другом!
Она отвернулась к окну и мягко отняла ладонь:
– Оставь меня. Мне грустно.
Августовский высокий прилив принёс с собой дождь, заливавший стёкла. Суша кончалась так близко – у кромки поросшей травой отмели. Ещё порыв ветра посильнее, ещё чуть-чуть поднимется это свинцово-серое поле с параллельными бороздами пены – и кончено: их дом поплывёт, как древний ковчег. Но ни августовский прилив с его монотонным громовым гулом, ни сентябрьский, когда волны несутся, словно гривастые кони, уже не могли напугать Флипа и Вэнк. Они знали, что этот краешек суши устоит перед натиском стихии, и каждый год с самого детства дерзко взирали на свирепые пенные щупальца, беспомощно вгрызавшиеся в источенный берег, над которым властвовал человек.
Флип приоткрыл застеклённую дверь, с усилием затворил её за собой и подставил лоб мелкому дождю, взбитому бурей водяной пыли, мягкому морскому дождю с привкусом соли, который ветер гонит над землёй, словно дым. Он собрал на террасе украшенные железными заклёпками шары, самшитовый игральный кубик, раскиданные здесь утром мишени и каучуковые мячи. Он убрал в кладовку все эти игрушки, уже не развлекавшие его, как убирают старые маскарадные костюмы, которым суждено послужить ещё не один раз. Из-за окна полные отчаяния фиалковые глаза Перванш следили за ним, а капли, оставлявшие следы на стёклах, казалось, текли прямо на них. И всё же голубое мерцание её взгляда не могли пригасить ни хмурые отблески небес с оттенком белёсой латуни, ни зелёно-свинцовое свечение моря.
Флип сложил деревянные кресла, перевернул плетёный столик. Думая о своей подружке, он хмурился. Уже давно им незачем было улыбаться, чтобы продолжать нравиться друг другу, а в этот час ничто не располагало к радости.
«Вот и осталось всего-то несколько дней: каких-нибудь три недели», – говорил себе Флип. Пучком мокрого тимьяна он вытер руки; в траве светились бесчисленные цветки и шевелились сонные шершни, ожидавшие первых солнечных лучей. От ладоней запахло девственно-травянистой свежестью, и вместе с её ароматом к горлу подступила волна какой-то успокоительной слабости, словно ему было всего-навсего лет десять. Но он совладал с собой и взглянул через стекло, где среди пляшущих на ветру венчиков помятого бурей садового вьюнка и длинных следов от крупных, как слёзы, дождевых капель виднелось лицо Вэнк. Лицо женщины, открытое только ему и спрятанное от всех прочих глаз за маской рассудительной и жизнерадостной пятнадцатилетней девочки.
