Диана Гроу - Принцесса гарема
Злой дух вселился в Валдис, и она упала на землю с пеной у рта, извиваясь как змея. Было ясно, что на нее нашло проклятие. Ярл был счастлив, что страшная тайна открылась накануне свадьбы, прежде чем его род смешался с нечистой силой. Ее родители клялись и божились, что ничего не знали о злой силе, раздирающей их дочь.
Одна только Валдис знала, что зло пришло к ней не в первый раз.
Она попала под власть проклятия в то время, когда взошла ее женская луна. Сначала Валдис не придавала этому особого значения. Это из-за невнимания, говорила она себе. Однако со временем она заметила, что стала часто выпадать из семейных разговоров, теряя нить историй, которые они рассказывали друг другу у камина, приходя в себя только после того, когда все уже потешались над очередной рассказанной шуткой, а ей приходилось гадать, что она пропустила. Однажды мать отругала ее за то, что она слишком часто моргала глазами. А Валдис этого даже не помнила.
Потом однажды она пасла гусей в лесу, и через некоторое время обнаружила, что лежит в утеснике. Все тело было в синяках, а по подбородку текли слюни.
Без всякого. сомнения, в нее вселилась нечистая сила.
Грек тихо отдавал приказания слуге, который отвечал ему почтительным тоном. Валдис наблюдала за ними, следя за очертаниями их фигур через дымку материи над ее постелью.
Почти как в том сне, за исключением последнего ужасного момента.
Она отбросила простынь и потянулась за своей паллой. Ей не хотелось прибегать к помощи слуг, так как она привыкла одеваться сама с тех пор, как научилась ходить. Теперь не было смысла притворяться.
Когда она оделась, грек приблизился к ней с серебряным подносом в руках. Он поставил его на низкий столик из черного дерева рядом с ее ложем. Столик был выложен мозаикой из слоновой кости. Такого не было даже в ярлхофе Рёгнвальда.
Валдис изумлялась роскоши жилища грека. Блестящие мраморные полы цвета мха, толстые дамасские гобелены, на которых изображены птицы, сверкающие, словно драгоценные камни, чьи веерообразные хвосты, несомненно, были лишь предметом воображения мастера, и повсюду – изображение византийского императорского золотого орла – на верхушке колонн, на странном рогатом предмете, который грек ей предлагал взять, чтобы с его помощью поесть, а также на золотом перстне– печатке на указательном пальце его правой руки, который он никогда не снимал. Иногда Валдис была не в силах вынести окружающее ее величие и закрывала глаза, чтобы дать им отдых.
– Да-ми-ан, – грек указал длинным пальцем себе в грудь. Затем ободряюще кивнул ей.
Вместо ответа она взглянула на него. Она понимала, что он называет ей свое имя и хочет, чтобы она сказала ему, как ее зовут. Но зачем? Чем дольше она будет держать его в неведении о том, что запоминает гораздо больше слов, чем произносит, тем дольше он будет держать ее в этой «шелковой темнице», где она может спать и есть, сколько душе угодно, не опасаясь его притязаний. А потом она найдет способ убежать.
Казалось, грека не интересовало ее тело. Почему же ему так хотелось научить ее говорить на своем языке?
И если все, что ему было нужно, только разговоры, то почему он не купил себе гречанку?
Она выбрала один из фруктов и надкусила его. Ее рот наполнился непривычным сладко-кислым вкусом.
– Апельсин, – сказал он.
Она запомнила слово, но не повторила его вслух, как он, очевидно, того хотел. Проглотив вкусную дольку, она улыбнулась ему. Не стоило быть невежливой потому, что она отказывалась идти на его условия.
Валдис увидела, как один из мускулов на щеке грека дернулся от гнева, и хотя он неодобрительно нахмурился, она знала, что находится вне опасности. В глазах мужчины, способного причинить зло женщине, должна быть некая жесткость, от них должно веять холодом. Хотя грек был похож на воина, что-то в его лице говорило о том, что он знаком со страданием. В некоторых мужчинах боль порождала жестокосердие, в других – вызывала сочувствие к ближним. Грек не посмел бы ее ударить. Однако стражи, охранявшие его, несомненно, смогли бы, отдай он им такое приказание.
Но он не стал бы этого делать.
Валдис еще раз надкусила апельсин, облизнула губы и снова улыбнулась.
Дамиан захлопнул за собой дверь. Неужели он просчитался? Он был уверен, что нашел то, что искал. Ее необычные глаза говорили о силе ума. Он относился к ней с добротой, даже почтением. Как же она не может понять его желания научить ее языку его страны?
Вряд ли дело было в скрытой умственной отсталости, хотя когда она стояла на помосте, ему показалось, что в ее глазах вдруг появилась какая-то отстраненность. Наверняка это было вызвано болью от наказания. Частое трепетание ресниц придало ее необычным глазам сверхъестественный вид. Это могло убедить суеверных людей, что она вступает в контакты с потусторонним миром. Несомненно, это бы пригодилось ему в его планах.
Виной всему ее упрямство, все варвары были такими. Но он переупрямит ее. Хотя он предполагал не привлекать к делу посторонних лиц, ему придется прибегнуть к помощи еще одного человека. Квинтилиан обещал прислать сегодня северянина из гвардии, прекрасно владеющего греческим.
У него не было другого выхода. Несмотря на это, Дамиану ужасно не хотелось привлекать к делу варягов. Судя по его опыту, им не стоило доверять. Не зря же несколько лет назад флотилия из пятисот кораблей-драконов атаковала сам Константинополь. Знаменитая ярость варягов чуть было не возобладала, но исход битвы решил греческий огонь.[8] Император, при всей своей божественной мудрости, счел целесообразным нанять варваров к себе в гвардию и вовлечь северных мужей в политику империи. Прошло вот уже несколько лет, как первые из варягов оделись в византийскую одежду, украшенную изображением императорского орла, и поклялись в вечной верности и преданности императору.
Все же Дамиан им не доверял. Преданность, купленная византинами, не могла соперничать с верностью римлян. Фактически он считался греком, как и все остальное в этом величественном городе, начиная от культуры и заканчивая самими людьми, но глубоко в душе он воспринимал себя римлянином, защитником былой славы павшего запада. К тому же именно подобные этим варварам безбожники послужили причиной падения первого Рима.
Дамиан шел по лабиринту коридоров в свой кабинет, расположенный в недрах императорского дворца. Даже в этом уединенном месте, глубоко под землей, куда не смог бы проникнуть ни один высокопоставленный иностранный сановник, умение мастеров в создании прекрасного интерьера проявилось во всей красе.
Дамиан вставил ключ в замочную скважину и открыл дверь, покрытую серебром.
