Жюльетта Бенцони - Золотая химера Борджа
Адальбер не мог удержаться от смеха.
— Примерно так же, как с Отелло, я понимаю.
Дирижер прервал их разговор, приветствуя зал. Все приготовились слушать «Марсельезу», следом за которой сразу последовал американский гимн. В главной ложе стояли президент и его почетный гость, зал, повернувшись к главной ложе, выслушал гимны в торжественном молчании.
Едва зрители сели, свет стал гаснуть, осветился занавес. Оркестр заиграл увертюру. Потом занавес поднялся, открыв на сцене великолепно освещенную гостиную. Зал зааплодировал, приветствуя Торелли, которая с непринужденной улыбкой прохаживалась среди своих гостей.
Восторженными аплодисментами публика чествовала не только всемирно известную певицу, но и ослепительно прекрасную женщину.
— Господи! Как же хороша! — изумленно прошептал Адальбер.
— Ведь правда? — подхватил с улыбкой Корнелиус. — Теперь вы понимаете, почему я готов ради нее на любые безумства!
Последнюю фразу он произнес довольно громко и заслужил замечание.
— Тише! — шикнул на него оскорбленный голос из соседней ложи.
Дважды повторять не пришлось. Религиозная тишина воцарилась в зале.
Зазвучал голос Торелли — чистый, как хрусталь, гибкий и теплый, словно черный бархат. Он так чудесно гармонировал со своей владелицей, что все, в том числе и Альдо, столь предубежденный против певицы после ее чересчур авторитарного приглашения, от которого он отказался, замерли в восхищении. Альдо даже почувствовал тень сожаления, что был так неумолим: эта женщина имела право на то, чтобы ей служили.
Певица сидела на канапе в белом, отливающем жемчужно-розовым платье из плотного атласа, ниспадающим красивыми складками. Декольте открывало безупречные плечи, прелестную грудь, на лебединой шее красовалась точеная головка с узлом пышных темных волос, украшенных всего лишь двумя бледными розами, точно такими же, как на поясе. Ни одно украшение не отвлекало взора от прелестного лица с удлиненными бархатными глазами и безупречным ртом, издававшим чарующие звуки. Она выглядела юной девушкой с изящной гибкой фигуркой. И если бы газеты не сообщили ее возраст — тридцать восемь лет! — ей, без всякого сомнения, можно было бы дать лет на пятнадцать меньше. Глядя на нее, слушая ее пение, зал забыл обо всем. Наверное, только один Альдо, продолжая слушать пение, отвлекся от лицезрения чаровницы, отдавшись более волнующему зрелищу: он любовался Полиной. Она была так хороша в этот вечер, что в нем снова проснулось жадное, неистовое желание. Его глаза ласкали плечи, шею, щеку, оживляя воспоминания — и какие ощутимые! — о том, что скрывало ее чудесное платье. Полина не могла не чувствовать его неотступного взгляда — женщины чувствуют такой взгляд. Она обернулась, невольно вздрогнула, ощутив пыл любовника единственной страстной ночи, пристально посмотрела на него и вложила всю свою любовь в улыбку, обращенную к Альдо.
Гром аплодисментов вскочившего на ноги зала спас Альдо от безумного шага: он готов был схватить Полину за руку и увести ее… куда, он и сам не знал, но туда, где они будут одни и смогут любить друг друга так, как им обоим хотелось… Но вспыхнувшая люстра прогнала наваждение.
— Замечательно! — высказала свое одобрение госпожа де Соммьер. — Эта Лукреция Торелли действительно изумительная певица. Мне еще не приходилось встречать такой чудный голос, такое виртуозное владениеи им и такую красоту, слитые воедино. А вы что скажете, Адальбер?
Адальбер, все еще находясь во власти нахлынувших эмоций, вздохнул:
— У меня нет слов, это что-то невероятное…
Уишбоун, тоже в экстазе, проговорил:
— Пойду ее поздравлю. Хотите со мной? Или предпочитаете дождаться конца спектакля? Мы поужинаем с ней вместе! Я заказал столик в «Кафе де Пари».
Корнелиус едва не дрожал от желания оказаться рядом со своей обожаемой звездой и, не ожидая ответа, чуть ли не бегом покинул ложу.
— Что это с ним, право? — недовольно пробурчал Адальбер. — Я тоже собрался с ним пойти…
— Похоже, что и ты подхватил опасный вирус, — насмешливо заметил Альдо. — Наберись-ка лучше терпения. Тебя ждет ужин в ее обществе. Это куда лучше, чем мешать певице в уборной, когда ей нужно переменить костюм, поправить прическу и сосредоточиться перед вторым актом. Не забудь еще, что Уишбоун считает ее своей невестой. При условии, конечно, что подарит ей пресловутую химеру. Мне кажется, что в случае химеры Корнелиус обольщается и принимает желаемое за действительное. А тебе, мой дорогой, напоминаю, что у тебя нет сокровищ фараона, которые ты мог бы рассыпать у ног этой дивы.
— Очень мило напоминать мне о скудном кошельке ученых, а я ведь считаю тебя чуть ли не братом…
— Довольно пикироваться, — прервала их госпожа де Соммьер. — А если хотите знать мое мнение о нашей чудо-певице, то поверьте моему опыту: она прекрасно знает, чего хочет. Но вряд ли ее избранником станете вы или ковбой миллиардер. Так подсказывает мне интуиция. Войдите! — повысила она голос, услышав стук в дверь ложи.
Ко всеобщему удивлению, в ложу вошел Оттавио Фанкетти, сияя улыбкой, но с печалью в глазах. Теперь настал черед Полины Белмон нахмурить брови.
— Зачем вы пришли сюда, Оттавио?
— Я бы очень хотел быть представленным этим дамам, поскольку они ваши друзья…
— Ну что ж… Хорошо. Почему бы и нет? Дорогая маркиза, представляю вам графа Оттавио Фанкетти. А вы, граф, теперь можете поздороваться с госпожой маркизой де Соммьер, тетей князя Морозини, с которым вы уже знакомы, и с мадемуазель дю План-Крепен, ее кузиной.
После взаимных приветствий — со стороны Альдо весьма прохладных — неаполитанец поклонился обеим женщинам с самой обворожительной улыбкой и поделился своим пламенным желанием получить самое ничтожное местечко в этой наиприятнейшей ложе.
— Я там чувствую себя таким одиноким и сам себе кажусь статистом в униформе. И потом, дорогая Полина, вы знаете, как я несчастен вдали от вас…
— Привыкайте понемногу к моему отсутствию, — засмеялась она. — Я не собираюсь всю жизнь провести в Париже. Мне очень не хватает моей мастерской, моих близких и друзей.
— Кстати, как себя чувствует ваша Хэлен? — поинтересовался Альдо.
— Все в том же положении. Ни лучше, ни хуже, и не стану скрывать, что меня это мучает. Честно говоря, я не знаю, что делать.
— Если вы позволите, дорогая Полина, я дам вам совет, — заговорила тетя Амели. — Пора отправляться домой и жить своей жизнью. «Риц», конечно, приятная гостиница, но никогда не сравнится с домом, который мы выбрали себе сами или наши предки выбрали для нас.
