Вирджиния Браун - Посланец небес
— Тебе этого недостаточно? — помедлив, спросил он. Его голос был ровным и спокойным, словно он обсуждал цену на хлеб, а не свое будущее.
Она покачала головой; ее медные волосы блестели в розовом свете, отбрасываемом умирающим огнем.
— Нет.
— Отлично. Если это не то, что ты хочешь… — Он оставил остальное недосказанным, поднялся с постели и стал одеваться.
Ганна молча наблюдала за ним, ее сердце тонуло, словно камень в воде. Силой воли она придала своему лицу гримасу покорности, удерживая глаза сухими, а рот от слов, которые она все равно не смогла бы произнести. Все это должно было кончиться именно так. Без обязательств и обещаний с его стороны она не видела их дальнейшей жизни.
— Что ты собираешься делать? — бросил он ей, когда был одет и застегивал патронташ. — Останешься в этом городе и выйдешь замуж за своего проповедника?
Удивленная своим спокойствием, она произнесла:
— Нет, думаю, что в конце концов я поеду в Сент-Луис.
— Кто-нибудь умрет и оставит тебе наследство? Или ты думаешь, что твой проповедник оплатит тебе дорогу?
Она рассердилась, ее глаза горели, став голубыми, когда она посмотрела на него:
— Нет, и он совсем не мой проповедник. Мы расселили детей и получили деньги, продав лошадей. Пастор Аллен принес их мне сегодня вечером.
— Как трогательно! — Крид пересек комнату и пошел к своему макинтошу. — А Эрику Рамсону еще не нашлось места. Я разговаривал сегодня с ним у магазина…
— Нет, потому что мы считали не правильным разделить их с Иви, — она такая хрупкая и робкая. Но пастор Аллен знает семью в Вала-Вала, и первая идущая туда повозка…
— Ты прикрываешься детьми. Хорошо. Ты все обдумала, Ганна? Все, кроме того, куда ты на самом деле хочешь себя втиснуть. Думала ли ты о том, чем собираешься заниматься через двадцать лет? Ты будешь все такой же классной дамой, цитирующей стихи из Библии, и наблюдать со стороны за жизнью других?
Его глаза, полные ярости и выражения чего-то ей непонятного, встретились с ее. Если бы на этом месте стоял не Крид, а кто-то другой, или если бы она не знала, что он не способен заботиться пи о ком, кроме себя, то подумала бы, что это сострадание. Но следующие слова отбросили все ее иллюзии.
— Делай, как я, Ганна, бери от жизни все, что лезет в руки, и не беспокойся ни о ком, кроме себя, потому что, естественно, другие никогда не позаботятся о тебе.
— Прекрасная философия жизни, если ты собака или любое другое животное, питающееся падалью, Браттон, но, к сожалению, она не слишком подходит для людей.
— Мне подходит, — был короткий ответ.
— Так ли? — улыбнулась Ганна, заглушая боль в сердце. — Ты не можешь так говорить…
Выпрямившись, Крид напялил свою мокрую шляпу и рывком открыл дверь. Эхо от захлопнувшейся двери долго еще звенело в маленьком и чужом для нее доме.
«Посмотри, Ганна, как просто потерять чувствительность, если тебя часто бьют, и достаточно сильно», — подумала она.
Часть II
Как небо в высоте и земля в глубине…
Книга Притчей Соломоновых[1]1
В сарае мужчины приглушенными голосами обсуждали свои планы, словно боясь, что даже стены имеют уши. Это было грязное помещение, заваленное соломой и освещаемое лишь тусклым светом мерцавшей лампы.
— Я считаю, что надо сделать так, — сказал один из них, рисуя прутом на земле свой план. — Забрав несколько пассажиров, фургон отправится из «Сердца стрелы». Мы подхватим его недалеко от этой старой фермы и возьмем на абордаж.
— Ты уверен, что в нем будет золото?
— Естественно, как и в том, что мы сейчас сидим в этом чертовом грязном сарае; там будет наш человек, — был ответ.
Нат Стилман толкнул свою шляпу на затылок и призадумался. Его лицо выражало сомнение.
— А как насчет Браттона?
— Он выехал два дня назад. Я видел сам, как рано утром он отправился по Мулланской дороге.
Стилман кивнул.
— Никогда нельзя ему верить. Иногда он чертовски быстро смывается и хорошо скрывается.
— Скрывается? Черт возьми, еще неделю назад я мог держать ружье, а теперь рука не действует, — возразил Труэтт, пошевелив слегка пальцами.
— Сейчас это уже не так принципиально, Труэтт. Теперь ничего не имеет никакого значения: мы будем очень богаты — это главное. Черт возьми, мы так давно ждали этого! Бывали моменты, когда я думал, что все пропало, а теперь… теперь мы здесь, и наше время пришло.
Поднявшись, Стилман подкрался к полуоткрытой двери и выглянул. Нога у него болела. «Чертов Браттон, — подумал он с ненавистью. — Я достану тебя — и скоро». Погладив рукоятку пистолета, его пальцы сжались в кулак.
— Поехали, мальчики, — сказал Стилман.
Ганна сидела прямо, как китайская статуэтка, глядя в окно фургона на красивые пейзажи Айдахо. Внезапно фургон накренился, толкнув ее на сидевшего рядом полного, дородного мужчину.
Как она дошла до этого? Она, Ганна Элизабет Макгайр, у которой еще месяц назад все переживания были связаны только с капризами погоды, а теперь она едет в этом примитивном фургоне, видимо, специально созданном для изнурительной пытки пассажиров. Ее пальцы ухватились за кожаную занавеску на окне.
На ней были высокие ботинки на пуговицах, а шею скрывал высокий, почти до подбородка, воротник. Корсаж подаренного ей голубого платья был несколько узок ей и до неприличия обтягивал. Она держала довольно-таки потертый бархатный ридикюль с двумя носовыми платками, подаренными миссис Вентвисл, и деньгами от продажи двух изнуренных лошадей. Пастор Аллен настоял, чтобы она взяла их с собой.
— Они обязательно вам понадобятся, — сказал он, с печалью глядя на Ганну. — Я просто не отпущу вас без них.
Ну почему она не влюбилась в Джоэла Аллена? Это так бы упростило ее жизнь. Он заботился бы о ней, прислушиваясь к ее желаниям и не требуя многого взамен. Возможно, она бы и вышла за него замуж. Если бы не Крид, если бы не было той лунной ночи на берегу озера, когда она познала высоты и глубины любви. Меньшее ее теперь не устраивало. Она вкусила сладострастие любви, но чувствовал ли Крид ту же любовь: переступающую пределы физического и захватывающую целиком ум и сердце? Она вздохнула. Сам факт все сказал за себя, когда он отыскал ее в «Сердце стрелы» и не сделал ей предложения. Одно тянется за другим.
«Эта ночь значила для Крида не больше чем мытье рук. Это было просто страстное желание, удовлетворение потребности, и больше ничего. Серые оттенки, серые оттенки», — предостерегала себя Ганна.
