Дженнифер Блейк - Стрела в сердце
А самое худшее: он разрушил то, что уже крепко соединяло их, и выкинул себя из ее кровати. Теперь ему нет туда возврата.
До этого момента Рован не ощущал себя заключенным в тюрьму, сейчас же ему казалось, что он чувствует на себе тяжесть камня, видит, как на нем смыкаются стены, и если он сию минуту не вырвется отсюда, то взорвется вместе с этим домом, словно тот был начинен порохом. А в то же время он не хотел, чтобы дни, отведенные им с Кэтрин, заканчивались.
Сначала он пытался не попадаться ей на глаза, но в то же время страстно желал остаться с ней в одной комнате, если бы смог найти предлог. Часами сидел и пытался решить, чего же он хотел больше: лежать рядом с обнаженной и сгоравшей от желания Кэтрин или просто взять ее полностью тут же около камина, на мраморном полу под пальмами или на ступеньках широкой лестницы.
Он начинал понимать, каким наваждением она была для Теренса. Он сам становился ею одержим. Ни одна женщина так не завладевала его мыслями и мечтами и не рушила его собственные планы, ни одна не заставляла его так сгорать, как эта, которая, словно наваждение, была у него в мыслях, душе, каждой клетке тела.
С какой храбростью она сегодня боролась с ним! Теренс, конечно, не смог преодолеть ее силу духа. Спасти женщину в беде считается достойным поступком, но сделать это без надежды на вознаграждение — шаг еще более великодушный.
Наконец у Рована возникло кощунственное желание, чтобы Жиль попытался уничтожить его, как Теренса. Естественно, он все-таки надеялся, что совершить это будет гораздо труднее, чем убийство брата, и он, Рован, будет мстить. Месть будет быстрой, яростной и даже приятной.
Более того, предоставится прекрасная возможность увезти Кэтрин. В последние дни эта мысль часто овладевала им, но не прямо, а как-то исподволь пряталась в дальних уголках его сознания.
Он вовсе не надеялся, что она уедет с ним. Если это и может случиться, то только при каких-нибудь исключительных обстоятельствах, которые заставят ее забыть свои принципы, предписывающие жить с человеком по церковному обету.
Трудно далее предположить что-либо определенное. Многое будет зависеть от того, как и почему он ее увезет и как вообще она к этому отнесется. Вряд ли после сегодняшнего утра она будет чувствовать к нему симпатию и сможет снова лечь в постель с человеком, которого презирает. Сказал же он ей сегодня, что он вовсе не джентльмен, да она и сама в этом удостоверилась.
Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем она осознает, что, в первую очередь, она женщина, а потом уже леди?
Обед имел одно преимущество — возможность быть рядом с Кэтрин. Он снял тяжелый поднос с движущегося стола и принес его в спальню, хотел было помочь накрыть на стол, но она махнула рукой, и он сел напротив, надеясь бесшумно проглотить все, что было предложено. К обеду было вино, бренди. Он надеялся, что напитки смогут как-то облегчить его состояние. Кэтрин же, несмотря на его уговоры, почти от всего отказалась.
Пытаясь есть, он наблюдал за ней. Кэтрин сидела бледная, опустив вниз глаза, ела мало. Ее волосы отливали блеском огня, рассыпаясь по плечам. Они ей почему-то мешали, судя по тому, как она рукой отбрасывала назад пряди. Ему очень нравилось это ее движение — быстрый грациозный взмах рукой, и упавшая на лицо прядь присоединялась к остальным волосам. Ему хотелось дотронуться и погрузиться в них рукой.
Слишком многого он хотел. Он всегда хотел слишком много. По этой причине он ради чужих земель оставил дом, по этой причине он сейчас находился здесь.
Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, он сказал:
— Вечером я слышал топот копыт, а недавно около конюшен какое-то оживление. Сдается, что они готовятся к отправке утром. Может быть, наша идиллия закончится раньше времени.
— Думаете, «Цветок хлопка» причалил? — спросила она, широко открыв глаза.
Рован отложил в сторону булочку и снова наполнил свой бокал.
— Похоже, что так.
— Так быстро, — еле слышно произнесла она, но он услышал, и его сердце екнуло от радости.
Она положила вилку и оставила тарелку. Сложив, как монахиня, руки на коленях и заглянув ему в глаза своими ясными глазами, в которых он увидел лихорадочный блеск, она произнесла:
— Мне бы очень хотелось иметь твоего ребенка.
Эти слова ударили его, словно плетью, за каждым словом — удар. Он хотел еще раз услышать хоть одно слово, а сам сидел, скрывая неожиданный восторг.
— Я знаю, что мы с вами об этом не договаривались, но какая разница, в конце концов.
— Действительно.
Восторг улетучился, уступая место разочарованию. Его слова прозвучали будто резкий взмах меча в воздухе.
— Вы решили, наконец, порадовать Жиля?
— Я решила порадовать себя, — резко ответила она.
— Покачать, побаловать, покормить грудью и унаследовать, в конце концов, Аркадию.
— И любить.
Искренность ее взгляда тронула его, он знал, что заслужил это. Но все равно чувство предательства не изгладилось, почему-то их соглашение о неповиновении приказу Жиля значило для него больше. Или он ревновал не только к мужу, собственному брату, но еще и к своему несостоявшемуся ребенку?
— Нет, ребенка не будет. Я не хочу, чтобы он попал в руки убийцы, не хочу, чтобы он страдал без отца. Я не смогу уехать, зная, что оставил ребенка и что он может умереть.
Она протянула к нему руку.
— Я позабочусь о нем.
— Только вы? Презирая его отца?
Вдруг его взгляд остановился на синяках на руке, явных отпечатках его пальцев. Он дотронулся до ее руки.
— Прошу прощения за это, но не за мой отказ.
Она отдернула руку, спрятав ее под столом. Глядя ему в глаза, как бы надеясь на его слабость, произнесла:
— Но вы же раньше хотели…
— Я думал только о постели, а не о детях. Я передумал. — Иногда грубость давала некоторый эффект.
— Вы отрекаетесь от меня, потому что я отказываюсь говорить о Теренсе? Так?
Она откинулась назад, не сводя взгляда с Рова-на. Он выдержал этот взгляд и недоверчиво спросил:
— Вы предлагаете мне обменяться одолжениями?
Она отвела взгляд.
— Я не могу этого сделать.
Сегодня у него было достаточно времени для размышлений. Пытаясь помочь ей, предположил: — Я мог бы спросить — почему? Но, думаю, в этом нет нужды. Вы пытаетесь кого-то прикрыть. Не Жиля, если Теренс никогда не был в вашей постели. Но как жена лудильщика, любившая кастрюли, вы не можете здесь, кажется, найти ни одного достойного.
— Вы ничего не знаете о моих привязанностях и способности любить.
— Нет, — горько ответил он, — вы ошибаетесь.
Ночь, проведенная с ней, рассказала все, что ему необходимо было знать. Любить и отдаваться друг другу — совершенно разные вещи, но достаточно близкие, чтобы их сравнивать. В одном он имел опыт, но вряд ли когда-нибудь познает другое.
