Эмили Бронте - Грозовой перевал
— Только на час, — уговаривал он.
— Ни на минуту, — отвечала она.
— Но я должен, сейчас войдет Линтон, — настаивал в тревоге незваный гость.
Он пытался встать, он насильно разжимал ее пальцы — она вцепилась крепче, затаив дыхание; ее лицо выражало безумную решимость.
— Нет! — закричала она. — Не уходи, не уходи! Мы вместе в последний раз! Эдгар нас не тронет. Хитклиф, я умру! Я умру!
— Чертов болван! Принесло! — сказал Хитклиф, снова опускаясь в кресло. — Тише, моя дорогая! Тише, тише, Кэтрин! Я остаюсь. Если он пристрелит меня на месте, я умру, благословляя своего убийцу.
Они снова крепко обнялись. Я слышала, как мой господин подымается по лестнице, — холодный пот проступил у меня на лбу: я потеряла голову от страха.
— Что вы слушаете ее бред! — сказала я с сердцем. — Она говорит, сама не зная что. Вы хотите ее погубить, потому что она лишена рассудка и не может защитить себя? Вставайте, и вы сразу высвободитесь! Это самое сатанинское из ваших злодейств. Через вас мы все погибли — господин, госпожа и служанка.
Я ломала руки, я кричала. Услышав шум, мистер Линтон ускорил шаг. Как ни была я взволнована, я искренне обрадовалась, увидев, что руки Кэтрин бессильно упали и голова ее сникла.
«В обмороке. Или мертва, — подумала я, — тем лучше. Ей лучше умереть, чем тянуть кое-как и быть обузой и несчастьем для всех вокруг».
Эдгар, бледный от изумления и ярости, бросился к непрошеному гостю. Что хотел он сделать, не скажу. Однако тот сразу его остановил, опустив лежавшее на его руках безжизненное с виду тело.
— Смотрите, — сказал он. — Если вы человек, сперва помогите ей, со мной поговорите после.
Он вышел в гостиную и сел. Мистер Линтон подозвал меня, и с большим трудом, перепробовав немало средств, мы ее привели наконец в чувство; но она была в полном затмении рассудка; она вздыхала, стонала и не узнавала никого. Эдгар в тревоге за нее забыл о ее ненавистном друге. Но я не забыла. При первой же возможности я прошла к нему и уговорила его удалиться, уверяя, что ей лучше и что утром я извещу его, как она провела ночь.
— Хорошо, я удалюсь отсюда, — ответил он, — но я останусь в саду, и смотри, Нелли, завтра сдержи свое слово. Я буду под теми лиственницами. Смотри же! Или я опять войду сам, будет Линтон дома или нет.
Он кинул быстрый взгляд в приоткрытую дверь спальни и, уверившись, что я, очевидно, сказала ему правду, избавил дом от своего проклятого присутствия.
16
Ночью, около двенадцати, родилась та Кэтрин, которую вы видели на Грозовом Перевале: семимесячный крошечный младенец; а через два часа роженица умерла, ни разу не придя в сознание настолько, чтобы заметить отсутствие Хитклифа или узнать Эдгара. Не буду расписывать, в каком отчаянии был мистер Линтон от своей утраты, — это слишком печальный предмет; действие его глубокой скорби сказалось только со временем. В моих глазах несчастье отягчалось еще тем, что господин остался без наследника. Я горевала об этом, глядя на слабенькую сиротку, и мысленно корила старого Линтона, что он (хоть это и было вполне естественным пристрастием) закрепил имение за собственной дочерью, а не за дочерью сына. Бедная крошка! Не вовремя она явилась на свет. Она могла до полусмерти надрываться от плача, и никого это нисколько не заботило — в те первые часы ее существования. Впоследствии мы искупили наше небрежение; однако начало ее жизни было таким же одиноким, каким будет, верно, и конец.
Следующее утро — яркое и веселое на дворе — прокралось, смягченное шторой, в безмолвную комнату и залило кровать и тело на кровати мягким, нежным светом. Эдгар Линтон сидел, склонив голову на подушку и закрыв глаза. Его молодое и красивое лицо было почти так же мертвенно, как лежавшее рядом; и почти такое же застывшее: только у него это была тишина исчерпавшей себя тоски, а у нее тишина полного мира. Лоб ее был гладок, веки сомкнуты, губы даже хранили улыбку; ангел небесный не мог быть прекрасней. И меня охватило то же бесконечное спокойствие, в каком лежала она: никогда мои мысли не были так благоговейны, как теперь, когда я глядела на этот тихий образ невозмутимого божественного покоя. Я невольно подумала словами, сказанными ею за несколько часов перед тем: «Невообразимо далеко от нас — и высоко над нами…». На земле ли он еще, ее дух, или уже на небе, примиренный с богом?
Не знаю, может быть, странность у меня такая, но я редко испытываю иное чувство, кроме счастья, когда сижу над покойником, — если только со мною не делит эту скорбную обязанность кто-нибудь из его близких, бурно убивающийся или застывший в безнадежной тоске. Я вижу тогда успокоение, которое не нарушат силы земли и ада, и преисполняюсь веры в бесконечное безоблачное будущее — вечный мир, куда вступает душа, мир, где жизнь безгранична в своей длительности, и любовь в своем сострадании, и радость в своей полноте. Я отметила на этот раз, как много эгоизма в любви — даже такой, как любовь мистера Линтона, — если он так сокрушается о блаженном конце Кэтрин! Что и говорить, при жизни она была своенравна и нетерпелива и, пожалуй, можно было сомневаться, заслужила ли она в конце концов тихую гавань. Позже, когда пришла пора для холодного размышления, в этом можно было сомневаться — но не тогда, не сидя над телом умершей. Оно утверждало свой покой, казавшийся залогом вечного покоя для обитавшей в нем прежде души.
— Как вы думаете, сэр, достигают такие люди счастья на том свете? Я много бы дала, чтоб узнать.
Я уклонился от ответа на вопрос миссис Дин, прозвучавший для меня несколько еретически. Она продолжала:
— Проследив жизнь Кэтрин Линтон, боюсь, мы не вправе думать, что она его достигла. Но оставим ее с тем, кто ее сотворил.
Мой господин как будто уснул, и когда рассвело, я решилась оставить комнату и пойти подышать свежим воздухом. Слуги полагали, что я вышла стряхнуть с себя сонливость после затянувшегося ночного дежурства; на самом деле моей главной целью было повидаться с мистером Хитклифом. Если он всю ночь простоял под лиственницами, вряд ли он слышал переполох на Мызе; разве что заметил конного гонца, отправленного в Гиммертон. Если он подходил ближе, то мог догадаться по перебегающим огням и по частому хлопанью наружных дверей, что в доме неблагополучно. Я и желала и боялась найти его. Я понимала, что страшную новость необходимо сообщить, и хотелось поскорей с этим покончить; но как приступить, я не знала. Он был там — верней, на несколько ярдов дальше, в парке: стоял, с непокрытой головой, прислонившись к старому ясеню, и волосы его намокли от росы, которая скопилась на ветвях, в полураспустившихся почках и падала вокруг звонкой капелью. Видно, он долго простоял таким образом, потому что я приметила двух дроздов, круживших в трех футах от него: они хлопотливо вили гнездо и не обращали внимания на человека, точно это стояла колода. При моем приближении они улетели, и он поднял глаза и заговорил.
