Анн Голон - Искушение Анжелики
Глава 12
Наконец корсар произнес:
— Это невероятно! Вы еще прекраснее, чем были тогда и какой вы запечатлелись в моей памяти. Бог свидетель: ваш образ не покидал меня все эти годы.
Выразительным движением головы Анжелика отвергла это признание.
— Нет никакого чуда в том, что сегодня я выгляжу более красивой, чем та несчастная женщина, какой я была тогда… Впрочем, вы видите, у меня поседели волосы.
Он кивнул.
— Я помню.., они начали седеть на дорогах пустыни.., слишком много горя… Слишком много перенесенных страданий… Бедная малышка! Бедное храброе дитя…
Она вновь узнавала его голос и его чуть крестьянский выговор, басовые нотки той немного отеческой интонации, которая когда-то так трогала ее. Теперь она хотела во что бы то ни стало не поддаться новому волнению, но не находила нужных слов.
Когда она грациозным, но немного страдальческим жестом отвела со лба светлую прядь волос, глубокий вздох вырвался из его груди.
Анжелике очень хотелось придать их встрече больше легкости, хотелось говорить, шутить. Но пристальный взгляд Колена Патюреля полностью сковывал, парализовывал ее.
Он всегда был серьезен и редко смеялся. Сегодня он выглядел еще серьезнее… Впрочем, она знала, что за его суровой невозмутимостью могла скрываться не только печаль, но и хитрость.
— Итак, вам известно, что я жена графа де Пейрака? — сказала она, чтобы прервать молчание.
— Разумеется, знаю.., именно поэтому я и появился здесь. Мне надо захватить вас, чтобы свести кое-какие счеты с правителем Голдсборо.
Его суровое лицо вдруг озарилось улыбкой, став добрым и открытым.
— Я бы солгал, — передразнил он ее, — если бы сказал, что ожидал встретить под этой фамилией именно вас. Но это оказались вы, вы — мечта моих дней и ночей на протяжении стольких лет!
Анжелику охватывала все большая растерянность. Дни, проведенные ею на крайней точке этого полуострова, продуваемого всеми ветрами, все эти дни бесплодного ожидания настолько подорвали твердость ее духа, что она чувствовала себя беззащитной перед новым испытанием… «Непреодолимым испытанием» — уже подсказывало ей предчувствие.
— Но ведь вы — Золотая Борода! — воскликнула она, как бы обороняясь от самой себя. — Вы более не Колен Патюрель… Вы стали преступником.
— Да нет же, нет, откуда вы это взяли? — удивленно, но миролюбиво возразил он. — Я корсар от имени короля и имею на сей счет должным образом заверенную и подписанную грамоту.
— Правда ли, что при взятии Портобелло вы выставили вперед монахов в качестве прикрытия от огня?
— Это особая история! Они были подосланы губернатором с расчетом склонить нас своими молитвами к сделке, но измена всегда измена, даже когда она облачена в сутану. Наша задача была разгромить испанцев, и мы их разгромили. Испанцы — люди совсем иного племени, чем мы, северяне. Они никогда не станут такими, как мы. В их жилах течет слишком много мавританской крови… Это еще не все… Я ненавижу их жестокость, прикрываемую именем Христовым. В тот самый день, когда мы проучили монахов, на холмах было разложено десять костров, на которых были сожжены сотни индейцев из числа тех, кто отказался работать на добыче золота или перейти в католическую веру. И сделано это было по приказу благочестивых слуг Господних…
Более жестокие, чем мавры, более хищные, чем христиане, — вот кто такие испанцы. Это страшная смесь — смесь алчности и фанатизма… Нет, я не жалею, что в битве за Портобелло мы выставили впереди себя монахов в качестве прикрытия. Правда, должен сказать вам, как на духу, мой дружок, что я уже не тот добрый христианин, каким был раньше…
Выйдя из Сеута на паруснике «Бонавантюр», я сначала направился в Ост-Индию. Там я отбил у пиратов дочь Великого Могола, захваченную ими в плен, и стал обладателем больших богатств, которые мне пожаловал в знак признательности этот выдающийся азиатский властелин. Затем, вдоль островов Тихого океана я доплыл до Перу и через Новую Гренаду добрался до Антильских островов. В Панаме вместе со знаменитым английским капитаном Морганом воевал с испанцами, затем вместе с ним отправился на Ямайку, где он был губернатором. Благодаря дару Великого Могола и новым трофеям мне удалось снарядить свой собственный корабль для каперских экспедиций. Это было в прошлом году. Да, должен признать, что после Марокко я перестал быть добрым христианином. Теперь я мог молиться только Святой Деве Марии, потому что она женщина. Она помогала мне мечтать о вас. Я знаю, что это не очень хорошо, но я чувствовал, что сердце Святой Девы снисходительно к бедным мужчинам, что она понимает все и особенно хорошо эти вещи. Поэтому, став хозяином корабля, я назвал его «Сердце Марии».
Он медленно стянул с рук перчатки и протянул к ней обе ладони.
— Вот смотрите, вы узнаете эти следы гвоздей? С тех пор они всегда со мной… — сказал он.
Отведя взгляд от его лица, она узнала посиневшие шрамы от казни на кресте. Это случилось в Микнесе, когда в один прекрасный день султан Мулей Исмаил приказал распять его на дереве у въезда в город, на краю леса Порт Нев. Он не погиб только потому, что не было такой силы, которая могла бы справиться с Коленом Патюрелем, Королем рабов.
— Было время, когда среди морской братии мне дали прозвище Распятый, — продолжал он свой рассказ. — Тогда я объявил, что убью всякого, кто назовет меня так. Я понимал, что недостоин этого святого имени. Но преступником я не был. Я был просто человеком моря, которому, благодаря сражениям.., и трофеям, удалось стать самому себе господином… Я сам завоевал себе свободу. Только нам дано понять, что это — больше, чем жизнь.
Говорил он долго, и сердце Анжелики начинало успокаиваться, и за это она была ему признательна. Жара теперь казалась ей не такой гнетущей.
— Самому себе господином… — повторил он. — После двенадцати лет рабства и долгих лет подневольной службы под началом капитанов, которые не стоили и веревки, чтобы их повесить, только это может вернуть радость в сердце человека.
Его руки приблизились к рукам Анжелики, но он не схватил их, а лишь накрыл своими ладонями.
— Ты помнишь? — спросил он. — Ты помнишь Микнес?
Она отрицательно покачала головой и высвободила руки, прижав их к груди жестом неприятия.
— Нет, почти ничего не помню и не хочу вспоминать. Теперь все по-другому. Здесь мы находимся на другой земле. Колен и я, жена графа де Пейрака…
— Да, да, я знаю, — сказал он с легкой улыбкой, — вы мне это уже говорили.
Но она прекрасно видела, что эти слова ничего для него не означали, и что в его глазах она всегда будет той одинокой гонимой рабыней, которую он тогда взял под свою защиту и совершил с ней побег, той, которую он пронес на спине через пустыню, как родное дитя, и там же, на каменистой земле рифа овладел ею, познав несказанное наслаждение.
