Джулия Стоун - Рабыня Вавилона
Наконец повозка Анту-умми нагнала караван. Купцы приветствовали радушно служительницу Набу, и Анту-умми решила заночевать с торговым людом, а наутро продолжить путь до Борсиппы, так было безопаснее: караван хорошо охранялся.
Возница с неожиданным проворством бросился распрягать быков. Жрица расположилась возле повозки, она решила спать здесь. Звездное небо глядело на Анту-умми так пристально, что становилось жутко и одиноко, но хотелось туда, во влекущую бесконечность. В детстве, просыпаясь среди ночи, она выходила во двор, чтобы посмотреть, не тесно ли на небе звездам. Небо медленно вращалось. Она зажмурилась. Потом открыла глаза. Откуда-то доносилось храмовое пение. Анту-умми прислушалась.
— Ануннаки поют, — прошептала она.
— Да нет, — откликнулся из темноты возница. Он что-то искал в своей дорожной сумке, долго возился, бормоча и вздыхая. — Это не ануннаки, это ветер. Все воет и воет. Когда из пустыни приходят первые ветра, у меня всегда начинают распухать ноги.
Он поднялся и пошел к костру, где в золотых отблесках сидели караванщики. Анту-умми повернулась на бок, укрылась с головой, лишь бы только не видеть черной, звездной, демонической бездны. Сон не приходил. Вереницей потянулись мысли, обрывочные воспоминания. Уту-ан маленький, голый, с розовой кожей, потом — подросток с острыми лопатками и двумя треугольными тенями на спине… Она вспомнила то далекое раннее утро, в саду, когда еще не совсем взошло солнце, — его голову венчала тиара, ей хотелось целовать его, желание жгло, но она точно окаменела, и он, срывая для нее розу, исколол себе пальцы. «Уту-ан, мой принц, моя плоть и кровь, ты — все, что у меня есть». Вдруг жрица подумала о Варад-Сине, который мог бы помочь, но не захотел, который унизил ее, а потом и оскорбил!
Анту-умми откинула покрывало и села. Нет, это невыносимо, просто невыносимо. Шуршали и пели пески, ветер теребил бахрому на верблюжьих попонах. Поджав ноги, животные лежали в стороне, вожак не спал, покачивалась его треугольная голова на длинной шее, во мраке блестели глаза.
Переживания последних дней лишили жрицу покоя. Лишь мысли о сыне спасали ее. Некоторое время она сидела, сжав голову руками, потом, чуть — чуть успокоившись, невольно стала прислушиваться к разговору у костра. В устье ночи голоса мужчин звучали по-домашнему тепло, с ленивой, протяжной нотой. Костер трещал, огненные языки слизывали темноту, осыпали людей золотой пылью.
— А есть еще такая притча, — говорил один, наливая что-то в кружку из кувшина.
Другие мужчины сдержанно посмеивались в предвкушении очередной поучительной истории. Рассказчик сделал глоток и, приосанившись, заговорил на два голоса:
— «Господин сказал: «Раб, послушай!»
— Слуга: «Слушаю, господин.»
— Я хочу возмутить народ.
— Да, хозяин, учини мятеж, подговори людей к бунту, устрой восстание! Иначе вскоре тебе нечем будет наполнить свой живот, и мы все умрем от голода.
.— Нет, я не стану возмущать народ.
— Твоя правда, господин! Ибо подстрекатель мятежа — преступник! Его обязательно изловят, изуродуют, бросят в темницу, а потом предадут казни!
— Раб, послушай!
— Слушаю, господин.
— Я хочу полюбить женщину.
— Да, хозяин, предайся любви. Любовь женщины слаще самого спелого граната, ярче самых первых солнечных лучей, нежнее самой ласковой песни.
— Нет, я не стану любить женщину.
— Как это мудро, господин! Ибо любовь женщины — это отрава, это река, у которой не видно дна, это петля, затягивающаяся на горле мужчины!»
Взрыв смеха заглушил последние слова рассказчика.
Упоминание о мятеже взволновало Анту-умми, с бьющимся сердцем она приблизилась к костру.
— Это бы еще ничего, — снова заговорил рассказчик, купец лет тридцати с красиво подстриженной бородкой и выбритыми щеками. — Притча на то и существует, что дурак, послушав, не поймет ничего, а умный найдет скрытый смысл. А вот я вам другое скажу. В Вавилоне снова письма стали ходить подметные. Не попадались вам, нет?
Мужчины переговаривались, пожимали плечами.
— А что за письма? — обратился к молодому седобородый купец в островерхой шапке. — В прошлый раз, помню, как пошли подметные письма, казни были.
— Сам я их не видел, — отозвался молодой, — в руках не держал, а вот от знающих людей слышал, что письма эти исходят от жрецов Мардука и направлены против царя нашего Навуходоносора. Его обвиняют в кощунственных деяниях.
— Это в каких же?
— Да уж, наверное, в самых страшных. Говорят, будто бы он способствовал беспорядкам в Вавилоне в прошлом году и поощрял подкуп чиновников. А еще будто бы он распорядился отменить новогодние праздники в храме Мардука. Навет этот до сих пор в городе ходит. Неужто не читали?
Анту-умми задумалась. Навуходоносор строг, но справедлив. Жрецы оказывают большое влияние на царя и на весь государственный строй. Могущество жрецов кроется в их сумасшедшем богатстве, а чернь слушает их раскрыв рты. Но ведь и зло, и смуты исходят от жрецов. Видно, не зря этот купец болтает, письма, порочащие царя, существуют.
Ей живо представилась недавняя ночь, когда на террасу неожиданно явился служитель Иштар. О, несомненно, богиня бы разгневалась, узнай она, что замышляют ее жрецы! Теперь Анту-умми совершенно четко представляла, что в Вавилоне готовится мятеж, а Варад-Син, быть может, и есть главный заговорщик. Навуходоносора жрецы всегда опасались, но он многое им прощал. А вот преемник его, Авель-Мардук, словно из железа, его они боятся, как огня. Смута им сейчас необходима, они не хотят молодого царя.
— Не сдержал ты своего слова, Варад-Син, обманул меня, — процедила сквозь зубы Анту-умми. — Сам виноват. Не пожалел меня, так уж и я тебя не пожалею.
Она повернулась и побежала к повозке. Стала поспешно собирать вещи, закидывать в плетеные корзины, укрепленные на повозке пальмовыми веревками. Сонные быки, укрытые длинными попонами, пережевывали жвачку.
— О, богиня! Дай мне холодную голову, отвагу льва и хитрость лиса, — шептала Анту-умми. — Да защити меня справедливый Набу! Эй, любезный! — крикнула она и замахала рукой.
Мужчины у костра обернулись. От группы отделился один и направился к ней. Это был возница.
— Вот что, любезный, — строго сказала Анту-умми. — Впрягай быков, мы возвращаемся в Вавилон.
— Когда? — возница вытаращил глаза.
— Прямо сейчас.
— Ой, госпожа, что ты такое говоришь! Не повредилась ли ты разумом? — воскликнул он, схватившись за шапку. — Куда же мы в потемках? Люди лихие по дорогам бродят, разбойники, зарежут нас с тобой, госпожа, и ограбят! У меня, скажем, брать нечего, а жизни тоже жалко!
