Сандра Паретти - Потерять и обрести
Сзади раздался топот копыт. Каролина оглянулась: отряд всадников галопом приближался к ним. Слышалось сопение лошадей. Плетки свистели, если негритянки не сразу уступали дорогу. Каролина отскочила в сторону, но все же одна из лошадей задела ее. Судорожно пытаясь удержать кувшин, она упала на землю; часть воды вылилась на нее. Потом все потонуло в боли, скрутившей ее живот. Она прижала руки к телу. Нет, не сейчас, не сейчас! Ей еще надо дойти до города, найти укрытие для себя и ребенка, прежде чем она произведет его на свет.
Боль утихла так же внезапно, как и наступила. Тем не менее Каролина не нашла в себе силы подняться. Она была словно парализована тем, что было хуже боли, – чувством беззащитности и безграничного бессилия. Не грубость мужчин вызвала его, а молчаливая покорность негритянок, которые упали так же, как она, поднялись без единого звука или жеста возмущения и подхватили свои кувшины; большая часть их содержимого пролилась и под босыми ногами ушла в землю. Каролине показалось, что это и есть судьба женщины: все, что она делала, бессмысленно иссякало, как пригоршня пролитой воды. Красота женщины, любовь, которую она возбуждала, дети, которых она рожала, – ничего не оставалось ей. Все уходило от нее, все улетучивалось. Единственное, что оставалось, – это существо, обреченное таскать тяжести, которые были ей не под силу. Даже если она считала себя счастливой, она была рабыней своей природы, которая могла вынудить ее рожать своего ребенка на голой земле…
Ее ребенок. Впервые мысль о нем была совершенно реальной. Она всегда мечтала о сыне: из естественного желания женщины вновь создать из своей плоти и крови мужчину, которого любила. Но сейчас это было больше, чем желание, это была истовая мольба, чтобы существо, которое она носила в себе, оказалось мужчиной! Представление, что она принесет в этот мир ребенка, на котором будет лежать проклятие женского рода, было ей невыносимо.
Осторожно, чтобы опять не разбудить боль, Каролина поднялась. Кавалькада исчезла, стук копыт растворился в ночи. За ее спиной, в низине долины, маленьким освещенным островком лежали владения Чезаре Санти. Все окна были залиты светом. Повсюду мелькали факелы. Каролина выпрямилась. Она ни разу не сдалась и не имела права делать это сейчас. Она поставила на плечо кувшин и присоединилась к процессии носилыциц.
Вот уже несколько часов она делала один мучительный шаг за другим. Часами пыталась не обращать внимания на свое тело, на кувшин, хотя и полупустой, но пудовой тяжестью давивший на плечо. Казалось, еще одно движение, и позвоночник не выдержит и сломается.
Они давно покинули плодородные склоны холма Даб-а-даб и теперь шагали по протоптанной дороге через пустыню. Вокруг не было ничего, кроме волнистых пустынных просторов, там и здесь нарушаемых рвом или скелетом животного, который, ребрами кверху, торчал из песка, напоминая фантастическое растение. Бесконечно тянулся путь, который вчера ночью она проскакала на одном дыхании. В блеклых серо-желтых тонах, будто перетекающих с пустыни на небо, занимался новый день. В бледно-розовой прозрачной дымке вдали показался город. Но вместо того чтобы приближаться, он, казалось, удалялся от них, недосягаемый и нереальный, как мираж.
Каролина переставила кувшин на другое плечо. Она не знала, сколько раз делала это за бесконечную ночь. На сгибе руки она заметила светлые линии под коричневым слоем глины. Она набросила свободный конец шали на голову. Всадники дона Санти разыскивали ее. До окончательного наступления дня она должна быть в безопасности: дневной свет разоблачит ее. Как у любой женщины, вся ее суть жаждала только одного: оказаться в объятиях любимого мужчины. Лишь эта страстная мечта гнала ее долгой ночью вперед и вперед. Но теперь, у ворот города, эта надежда рассыпалась в пух и прах, как галлюцинация. Как сможет она его найти, когда два десятка мужчин, знающих каждый уголок города, не смогли напасть на его след?
Процессия вдруг остановилась. Женщины в начале колонны добрались до внешних ворот Абомея. Каролину, видевшую лишь размытые силуэты двух мужских фигур, охватил панический страх. Неужели это всадники Санти? Негритянка, стоявшая возле мужчин, звонко засмеялась и бросила что-то в глиняную чашу на треноге. Все еще мучимая страхом, Каролина поняла, что мужчины у ворот взимали пошлину и требовали с каждой носилыцицы раковину как плату за вхождение в город.
Каролина нащупала бусы на своей шее и сняла одну ракушку. Потом надвинула ниже шаль на лицо. У нее было такое ощущение, что ее бледность должна просвечивать через коричневую краску. С опущенной головой она подошла к городским воротам, бросила ракушку в наполненную до краев чашу, уставившись в землю, чтобы глаза не выдали ее. Она услышала, как за ней упала в чашу следующая ракушка. Не глядя ни направо, ни налево, не видя ничего, кроме темных ног впереди идущей женщины, она пошла дальше.
Лишь окунувшись в суету и шум, царящие среди торговцев, раскладывающих в этот час свой товар на базаре, она вздохнула свободнее. Радостные крики приветствовали носилыциц воды. Процессия, которую Каролина воспринимала как единое целое, рассыпалась.
Гонимая вспыхнувшей с новой силой болью, она пошла за какими-то двумя женщинами в темный переулок, удерживаемая на ногах лишь надеждой, что вдруг перед ней окажется он – там, в конце узкого ущелья меж домов, где мерцало что-то белое. Женщины исчезли в одном из домов. Каролина вышла на полукруглую площадь, из красноватого песка которой неожиданно вырастала маленькая белоснежная мечеть. Казалось, что ее купол сливается с выгоревшим белесым небом. Прислонившись к стене дома и выжидая паузу между схватками, Каролина смотрела на мечеть. Там, на этих плоских ступеньках, таких белых, что, казалось, на них не ступала нога человека, заканчивались власть и сила этого мира. Собрав свои последние силы, она пересекла площадь и, еле волоча ноги, поднялась по ступенькам. Из внутреннего дворика просачивалась приятная, успокаивающая прохлада: где-то поблизости журчал фонтан.
Схватки, отпустившие на пару мгновений, начались снова. Подобно зверю, ищущему укрытие, Каролина, держась за стенку, пробралась по проходу к скрытой за изящными бело-зелеными колоннами молельне. Потеряв последние силы, она опустилась на плиты.
Прохлада камня холодила спину. Постанывая, вся в липком поту, она лежала, спрашивая себя после каждой волны схваток, хватит ли у нее сил выдержать следующую.
Потолок закружился над ней калейдоскопом красок и узоров. Но благодатный обморок не наступал. Каждую секунду этих мучений ей пришлось пережить, и каждая секунда перевешивала удовольствия всей жизни. Каролина не помогала существу, рвавшемуся на свет. Она ожесточенно противилась тому, чтобы родить ребенка, для которого у нее не было даже пеленки, все в ней восставало против того, чтобы рожать его здесь, на голом полу.
