Линда Миллер - Невеста принца
Он отвел свои удивительные серебристые глаза и пробормотал что-то вроде мольбы о терпении.
— И что, скажи, пожалуйста, вдохновило тебя на столь благородный поступок?
Анни с большим трудом сдержала себя.
— Наверное, вам следовало бы самому поучиться в Академии святой Аспазии вместо того, чтобы посылать туда Федру. Монахини наверняка объяснили бы вам, что надо быть милосердным к тому, кто хочет стать лучше.
Рафаэль поставил рюмку и скрылся за ширмой. Когда он вышел оттуда, то сначала завязал пояс на темно-зеленом халате, и только потом ответил на замечание Анни.
— А ваши замечательные монахини не говорили вам, мисс Треваррен, что более чем неприлично для юной девушки входить в спальню мужчины?
Анни судорожно глотнула.
— Нет, — ответила она не сразу, — не говорили.
— Тогда будем считать, — заметил Рафаэль, опять взявшись за бренди и торжественно глядя на Анни поверх бокала, — что это несчастливое для вас упущение.
Анни стерпела и это.
— Вы позволите мне принести вам извинение или нет? — огрызнулась она.
Ей показалось, что озорной огонек сверкнул в глазах Рафаэля, но это мог быть и отблеск горящей свечи.
— О, ради Бога, мисс Треваррен. Рассказывайте о ваших многочисленных грехах.
— Если вам нравится быть грубым, ничего не поделаешь, — парировала Анни. — Я пришла выразить свое сожаление о том, что бросилась вам на шею во дворе. Меня обрадовало, что вы не умерли.
Рафаэль, не торопясь, отпил бренди. После долгого и многозначительного молчания он наконец ответил:
— Благодарю вас за это. За то, что вы обрадовались.
Анни резко вздернула подбородок.
— Если вы настаиваете на таком поведении, сир, я, может быть, изменю свое мнение.
Он рассмеялся и поднял бокал, как бы одобряя ее выпад, но тотчас опять посерьезнел.
— Я все-таки не понимаю, почему вам кажется, будто вы должны просить у меня прощения, — сказал он.
У нее неожиданно пересохло во рту, и она кончиком языка облизала губы.
— Я забыла наш уговор, — объяснила она.
Рафаэль удивленно поднял брови.
— Наш уговор?
Она кивнула, все еще тяжело упираясь в дверь обеими руками.
— Ты говорил мне до нашего свидания, что мы должны потом все забыть и вести себя так, как будто ничего не изменилось. Я приняла твои условия, но сегодня… — Анни слегка замялась, торопливо отводя глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом. — Сегодня я попросила, чтобы ты позволил мне любить тебя. Я сказала, что рождена для того, чтобы быть рядом с тобой. Я не должна была говорить ничего подобного. Но я твердо знаю, это правда.
Рафаэль долго молчал, потом с отчаянием простонал:
— О Боже! Анни! Неужели ты не понимаешь, что ты делаешь со мной и с собой? Не представляю, как ты можешь быть такой глупой… или такой жестокой!
Анни удивленно округлила глаза, но не шелохнулась и ничего не сказала. Даже тогда, когда он поставил свой стакан на поднос, пересек комнату и подошел так близко, что она могла видеть его исказившееся от мучительной боли лицо, она промолчала.
— Все, что я говорил прошлой ночью, правда, — напряженно прошептал он, крепко сжав пальцами ее подбородок. — Я ничего не могу тебе дать — ничего, кроме горя!
Она понимала, как это глупо, но не удержалась и обняла его, прижавшись к его груди.
— Неправда, — нежно прошептала она, — ты уже дал мне столько счастья!
Он отпустил ее подбородок, и она, встав на цыпочки, коснулась губами его губ.
— Не надо сожалеть о том, чего ты не можешь мне дать, Рафаэль. Подумай о том, что я могу дать тебе.
Он закрыл глаза и прижался к ее лбу.
— О Анни, — взмолился он. — Нет. Пожалуйста, нет. Ради тебя и меня, ради нас…
— Ради нас, — мягко поддразнила его Анни и, прижав ладони к его щекам, стала гладить пальцами его подбородок, изо всех сил запоминая свои ощущения. — Мы знаем только, что можем умереть завтра или на следующей неделе. Тогда вся твоя знатность и твое самоотречение будут ни к чему. Рафаэль, ведь может так быть, что все исчезнет, как утренний туман или ночной светлячок. Есть только миг, и другого не будет. Если мы нашли свое счастье, то почему бы нам не схватиться за него, как бы скоротечно оно не было? Почему бы нам не удерживать его в руках и в сердцах столько, сколько возможно?
— Анни, — с отчаянием произнес он.
Она вновь поцеловала его.
— Спокойной ночи, любовь моя, — прошептала Анни, прежде чем уйти.
Когда она взялась за ручку двери, Рафаэль обнял ее.
— Останься, — прошептал он.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Останься.
Анни повернулась и поглядела в глаза Рафаэлю, которые обычно были серебристыми, а сейчас потемнели и стали, как свинцовые тучи.
— Ты, правда, этого хочешь? — спросила она.
У Рафаэля пересохло в горле. Он стоял так близко к Анни, что она могла чувствовать жар, исходивший от его сильного тела.
— Да поможет мне Бог, — ответил он глухо, и его голос показался Анни похожим на сухой пористый камень, — но это так.
— А как же твоя честь?
— К черту мою проклятую честь! — прохрипел он. — Разве ты не понимаешь, что это сильнее меня. Ты нужна мне больше всего на свете.
— Но ты не любишь меня, — сказала она.
— Моя любовь — проклятие, — мрачнея, проговорил Рафаэль. Его губы были так близко, что Анни затрепетала в ожидании поцелуя. Он прижал ладони к двери над ее головой. — Намного лучше — и безопаснее — считаться моим врагом…
Анни с тяжелым вздохом прижалась спиной к старой двери, когда Рафаэль для начала поцеловал ее в губы. Она пришла к Рафаэлю в спальню вовсе не для того, чтобы соблазнить его, но все же она откровенно обрадовалась, сломив его сопротивление.
Поцелуй длился бесконечно, и Анни показалось, что у нее размягчаются кости. Груди набухли, затвердевшие соски коснулись хлопковой блузки, и сладкое мучительное желание охватило Анни.
Наконец Рафаэль оторвался от нее и взглянул ей в глаза. Анни все еще была в плену его сильных рук и совсем не хотела высвобождаться.
— Теперь уходи, если боишься, потому что, если ты останешься, я за себя не отвечаю. И я не пожалею времени… как вчера.
Дрожь пробежала по телу Анни. То, что она ощущала в объятиях Рафаэля, было ошеломительным, иногда страшным, но приятным. И тогда и теперь ее страсть была так сильна, что Анни казалось, будто душа в экстазе отделяется от тела и может не вернуться обратно. Рафаэль умел пробуждать в ней страстные желания, и она понимала, что он намекал на то, как она мучилась сладкими страданиями, прежде чем он позволил ей насладиться немыслимым счастьем.
