Мэри Бэлоу - Надменная красавица
– Ну, с Расселом и Барбарой все понятно. О них я нисколько не беспокоюсь. Они оба очень молоды. И я не ожидаю, что они пойдут дальше взаимопонимания, по крайней мере пока он не окончит университет. Но Эрнест и милочка Анджела. А дорогая Диана и Джек.
– Должен признаться… - граф погладил кончиками пальцев ее затылок, - я всегда считал, что в обоих случаях мало шансов на брак.
– Глупости, - возразила она. - Анджела прекрасно подходит Эрнесту, а Джек Диане. Но Анджела с Эрнестом, кажется, все время ссорятся. Сегодня она не захотела пойти вместе с ним на лужайку, хотя, дорогой, я очень тонко предложила ей это сделать. А у него появилась неприятная привычка хмурить брови, как в детстве, когда что-нибудь делалось не по его желанию. А Диана избегает Джека.
– Возможно, он чересчур сложный человек для нашей Дианы, - сказал граф. - Она слишком нежная и слишком благовоспитанная, чтобы укротить Джека.
– Я так не считаю. Я думаю, он очень интересуется ею, дорогой. И это вселяет надежду. Мужчины, подобные Джеку, обычно не тратят много времени на ухаживания, когда вокруг так много женщин, жаждущих попасть в их сети. И сегодня утром он гулял следи Хантингдон всего лишь пятнадцать минут, а мы оба знаем, что она собой представляет, хотя и нехорошо с моей стороны намекать на такие вещи.
– Ладно, - сказал граф. - У него еще есть неделя, чтобы поймать нашу маленькую Диану. Не в твоих правилах терять надежду, сердце мое.
– О! - Она удивленно посмотрела на него. - Я никогда не теряю надежду. Какая странная мысль. Просто обеим парам нужно, чтобы чья-то рука подтолкнула их. И это будет моя рука. Можешь не сомневаться, я что-нибудь придумаю. Я приведу их в чувство, хотя они, конечно, не узнают, что это дело моих рук. Уверяю тебя, дорогой, они будут счастливы, все четверо. Может быть, счастливы, как были мы. - Она положила голову ему на плечо.
– Были? - повторил он. - А разве мы не счастливы сейчас? Или не будем в будущем?
– О, глупенький! Ты всегда был глупым. Понять меня в буквальном смысле, надо же!
***
Картер еще раз провел щеткой по спине фрака своего хозяина. Конечно, он слишком хорошо знал свое дело, чтобы оставить хотя бы одну морщинку на его одежде. Он отступил на шаг и с мрачным удовлетворением оглядел дело своих рук. Хотя безупречный покрой синего фрака, панталон и великолепие расшитого серебром жилета делали честь портному лорда Кенвуда, а не его камердинеру. А хороший вкус являлся достоинством самого маркиза.
Но белоснежный шейный платок, уложенный красивыми складками, демонстрировал искусство слуги. Этот талант Картера искупает многие его недостатки, думал маркиз, критически разглядывая себя в большом напольном зеркале и поправляя манжеты.
Предстоял торжественный роскошный обед, на котором за стол садились сорок шесть гостей. А затем бал, на который было приглашено множество гостей. Весь день дом гудел, как встревоженный улей, готовясь к вечеру.
День выдался исключительно жарким. И вероятно, был последним жарким днем. Все указывало на то, что ночью может разразиться гроза. В Англии, как только приятная погода сменяется дождем, обычно можно распрощаться с солнцем, голубым небом и теплом на долгое время.
Днем он играл на бильярде с Лестером, Майклом и Томасом Пибоди. Ездил кататься с Расселом, Барбарой и Беатрис. В одиночестве побродил по оранжереям. И тоже в одиночестве посидел с книгой в библиотеке.
И весь день не уставал повторять себе, что завтра он сможет уехать. В крайнем случае послезавтра. Его ранний отъезд не будет считаться неуважением, поскольку день рождения графа будет уже позади.
Он вернется в Лондон, заплатит Риттсмэну его пятьсот гиней и забудет обо всем. Все будет в прошлом, и он вернется к своей привычной жизни.
– Да, можешь идти, - сказал он Картеру. - Приберешь здесь позднее, когда я буду на обеде. Сейчас я хочу побыть один.
Камердинер со страдальческим видом оглядел беспорядок, сдержанно поклонился и вышел.
Он вернется в Лондон, найдет Салли и проведет в ее благоухающих духами комнатах столько дней и ночей, сколько будет необходимо для того, чтобы вернуться к прежней жизни. Сколько потребуется для того, чтобы забыть Диану Ингрэм.
До сих пор что-то терзало его, что-то похожее на страх, когда он вспоминал о том, что рассказал ей в замке Ротерхэм. Он никогда никому не рассказывал о своем отце или о том, как его мать, не сознавая этого, невольно передала детям чувство неуверенности в себе. Френсис плакала вместе с ним над своей дочерью, родившейся мертвой, боясь показать слабость мужу из страха, что он будет презирать ее и обратится к другим женщинам, - даже когда и беспристрастному свидетелю было ясно, что Джереми ее очень любит. Эстер вечно влюблялась в негодяев, будучи бессознательно убеждена, что не достойна лучшего мужчины.
И он сам. Убежденный, что он сын своего отца и не может жить иначе, чем жил отец, даже если бы и желал этого. Он смирился с неизбежностью такой жизни и в то же время защищал какую-то незнакомую женщину, которая могла бы стать его женой, от унижений и страданий, которые перенесла его мать.
Он никогда не выражал словами эти глубоко таившиеся в его душе чувства. Он даже не задумывался над причинами бед своих сестер или своих собственных. Он никогда не думал, что ему плохо. Он был счастлив. Его жизнь была прекрасна. Ему завидовало множество мужчин его круга. Его внимания искали женщины.
Он никогда никому не рассказывал. Даже не думал об этом. И вот рассказал Диане Ингрэм.
Что делало ее такой не похожей на других женщин? Она не отличалась от них. Она была красива. Желанна. Ее влекло к нему. Она откликалась на свойственную ему манеру дразнить и ухаживать. Он мог бы владеть ею, наслаждаться ею и спокойно оставить ее в своем прошлом. Она не отличалась от других. Он мог бы овладеть ею там, в замке. Ему этого довольно сильно хотелось. На несколько минут он полностью утратил связь с реальностью и забыл свой обычно тщательно продуманный план совращения. Он не стал вспоминать слова, которые, возможно, сказал ей в эти минуты. Эти воспоминания могли пробудить в нем стыд.
А она так же сильно хотела его. Он инстинктивно и по опыту знал этот момент, когда желание и искушение приводят женщину к падению. Он мог бы вывести ее во двор замка. Положить на согретую солнцем траву и удовлетворить свое желание. И это мог быть первый и последний раз. В придачу он бы выиграл пари.
Это проклятое пари! Он с раздражением вспомнил о нем, как только протрезвел, и пожалел, что согласился заключить его. Почему же теперь это пари казалось ему таким отвратительным и постыдным?
Не поэтому ли он боролся со своим желанием, без всякой необходимости подавлял его и находил неубедительные причины не доводить свои ласки до естественного конца? Из-за пари? Из-за того, что он поклялся соблазнить ее ради денег и удовольствия похвастаться перед дюжиной знакомых джентльменов?
