Елена Арсеньева - Возлюбленная Казановы
Сердце ее сжалось от невыносимой боли, и, к изумлению своему, она поняла, что это не злоба на де Сейгаля, не страх перед неминучей погибелью, а тоска от сознания, что злая судьба не оставляет ей больше ни единой возможности хотя бы раз еще увидеть Алексея, услышать весточку о нем! Ее непреходящая любовь то казалась ей прекрасной и сияющей, как снег на вершинах Альбанских гор, как море у подножия Карадага, как первая звезда в прозрачной вечерней синеве, то черной, горькой, обреченной. Алексей ли сумел внушить Лизе эту верную, неколебимую любовь без конца, сама ли она сковала своему сердцу эти вечные оковы, – бог весть! Суть в том, что она не только не могла, но и не желала расстаться со своим призрачным счастьем и истинным горем. И ошибка думать, что выдавались дни, когда она ни разу не вспоминала об Алексее. Вот и сегодня: это его никому другому, кроме Лизы, не слышный шепот подсказывал ей ответы для мессира; его рука помогала отыскать в кармане плаща пистолет; его сила и настойчивость помогали выстоять, не поддаться страшной усталости; его глаза заглядывали в ее глаза сейчас, в самое тяжкое мгновение!.. Приключение с графом! Какая чепуха! Утомление плотской жажды, пустая попытка забвения. Ведь и в самый сладостный миг – нужно честно признаться хотя бы себе самой! – она видела перед собою расширенные страстью глаза Алексея, чувствовала его руки, стискивавшие ее плечи, упивалась его срывающимся дыханием, как там, на борту галеры «Зем-зем-сувы»!..
Она зажмурилась, слабо улыбаясь, пытаясь продлить чудесное наваждение, но тут же открыла глаза и вскочила, в ужасе глядя во тьму коридора, откуда с ревом вылетело чадящее пламя.
– Нет, нет! – отчаянно закричал рядом граф и, подхватив один из оставшихся бочонков, швырнул его в надвигающегося огненного зверя, словно надеясь отпугнуть его.
Подхватил второй… и замер, согнувшись, не в силах оторвать его от земли. Рванул еще раз. Послышался раздирающий уши скрип и скрежет. Потом часть стены в углу погреба вдруг медленно отошла, открыв зияющее темное отверстие, в которое граф и метнулся, волоча за собой Лизу. Как раз вовремя, ибо в следующий миг огонь ворвался в погреб.
Они еще успели ощутить его обжигающее дыхание, прежде чем плита вернулась на свое место, отняв у огненного зверя его добычу.
* * *Лиза смутно вспоминала потом, как граф заставил ее подняться и идти, опять идти по новому подземному коридору. Она была в полуобмороке, но шла, будто кто-то толкал ее, вселяя уже утраченную жажду жизни. Наверное, это тоже был Алексей, но сейчас она была неспособна ни о чем думать.
Прежде чем Лиза начала понимать, что происходит, ощутила летучее прикосновение ко лбу и с трудом сообразила, что это ласка ночного ветерка, а прямо в глаза ей приветливо смотрит луна, поднявшаяся в небеса.
Лиза огляделась. Того полуразрушенного храма со статуями, к которому вчера привез ее граф, и в помине не было. А поскольку нигде не виднелось и следов пожара, даже легкого зарева, получалось, что по подземным переходам они с де Сейгалем прошли не одну версту.
В это невозможно было поверить! Они спаслись, они выбрались из проклятого подземелья! Лиза недоверчиво посмотрела на графа и вдруг разрыдалась, упав ничком и приникнув всем телом к росистой траве.
Де Сейгаль, присев рядом, тихонько поглаживал ее по плечу и бормотал, не заботясь, впрочем, о том, слышит его кто-нибудь или нет:
– Нет ничего и ничего не может быть дороже для разумного существа, чем жизнь. Смерть – это чудовище, которое отрывает зрителя от великой сцены, прежде чем кончится пьеса, которая его бесконечно интересует!
«Да, графа, кажется, ничем не проймешь», – невольно улыбнулась Лиза и приподнялась, села, утирая слезы и все еще тихонько всхлипывая. Ей стало стыдно своей слабости, и она попыталась призвать на помощь ту приятную язвительность, которой были так или иначе проникнуты все ее разговоры с графом:
– Во всяком случае, скучной эту историю не назовешь!
– Можете мне поверить, – значительно воздел он палец, – я уже давным-давно нашел бы способ улизнуть из этого подземелья, если б наше приключение не было таким захватывающим.
Поистине, наглости его не было предела! Лиза просто-таки онемела, а он продолжал трещать нечто уж совершенно несуразное:
– Уверяю вас, моя несравненная, через много, много лет, когда я состарюсь и единственным приютом моих воспоминаний останется письменный стол, где оплывают свечи, где ждут зачиненные перья и шелестят большие белые листы чуть шершавой дешевой бумаги, я непременно найду в своих мемуарах местечко и для вас, и для нашего бегства сквозь огонь, сквозь мрак, и, разумеется, для той дивной скачки в карете, которая подарила мне восхитительное блаженство!
Лиза вытаращила на него глаза. Вот почему он все время говорил такими странными, круглыми фразами, словно изрекал давно заготовленные афоризмы. Так оно и было: для него вся жизнь, близость смерти, отчаяние, риск и даже любовные содрогания – не более чем заготовки для будущей книги!
– Только посмейте, – глухо проговорила она, сдерживаясь, чтобы не вцепиться в курчавую шевелюру графа.
– Ну-ну, красотка! – шутливо погрозил он. – Я-то имею на это право. Как-никак это ведь я спас вам жизнь!
Он спас ей жизнь?! О да, наверное… Но кто же, если не он, сперва подверг эту жизнь опасности? По крайней мере дважды: когда приволок ее в лапы Араторна с Бетором и когда устроил пожар. И после этого он еще смеет?!
Страх и безумная усталость, пережитые ею, при словах графа вдруг обратились в дикую, неуправляемую ярость.
– Пропади ты пропадом! Век бы тебя не видеть! Думаешь, лучшего, чем ты, на свете нет? – выкрикнула она, безошибочно угадав: больнее всего этого неудержимого хвастуна можно уязвить, если подвергнуть сомнению его мужские достоинства. – Да последний волжский бурлак куда как крепче тебя! Он всю ночь без устали ласкаться будет, не то что ты. Трепыхнулся разок – и готово, а баба, что хошь, то и делай!
Откуда взялся этот волжский бурлак, Лиза и сама не знала, но свою службу он, несомненно, сослужил. Даже при лунном свете было видно, как побелело лицо де Сейгаля.
– Что ты о себе воображаешь, самозванка?! – прошипел он с ненавистью. – Да я к тебе и не притронулся бы, когда б не думал, что имею дело с русской принцессой!
– Как же, с принцессой! – захохотала Лиза. – Как будто тебе не все равно, принцесса или нищенка подзаборная? Была б юбка, чтоб задрать! Ты посмотри на себя! – И, сама дивясь своей внезапной развязности, указала на его чресла. – Да помани я тебя сейчас пальчиком, ты враз портки спустишь!
Теперь граф покраснел; в изменчивом лунном свете лицо его сделалось сине-багровым, как у висельника. Сначала Лизе показалось, что его или удар хватит, или он накинется на нее с кулаками. Граф сдержался, и все-таки понадобилось некоторое время, чтобы он овладел собой.
