Эльвира Барякина - Князь советский
Ему было видно, как она подняла трубку.
– Алло! Это вы? Хорошо, диктуйте ваши адреса.
– Они записаны на бланке, который лежит у вас на столе.
– Все равно диктуйте! Таковы правила.
Журналисты сочувственно хлопали Зайберта по спине:
– Не все вам побеждать в социалистическом соревновании!
Тот злился и обещал «показать им всем».
4.Клим добрался до дому в восьмом часу и, открыв дверь в подъезд, замер в удивлении. По лестнице задом спускались Тата и Китти и волокли за собой гору вещей, завязанных в скатерть.
– Так, милые леди… Что тут происходит?
Китти поправила сползшую на глаза шапку.
– Мы с Татой боремся с твоим мещанством!
Из тюка вывалился хрустальный стакан и, ударившись о ступеньку, разлетелся вдребезги.
– Собственность уродует человека! – назидательно сказала Тата.
– Вам нужно выкинуть все лишнее барахло, иначе скоро вы совсем разложитесь!
Ни слова ни говоря, Клим подхватил тюк и понес его назад.
– Стяжательство засасывает! – крикнула Тата. – Вы живете среди вазочек и салфеточек и не замечаете, как вражеская психология овладевает вашим сознанием!
– Иди, пожалуйста, домой, – бросил через плечо Клим и, не сдержавшись, добавил: – И чтоб духу твоего здесь не было!
– Папа! – завопила Китти, бросаясь вслед за ним.
Клим пропустил ее в квартиру и захлопнул дверь.
Кругом царил разгром: киноафиши и занавески были сорваны, книги валялись на полу – как после обыска. От злости на Тату Клима трясло. Да ее лечить надо – она же совершенно ненормальная!
Впрочем, нельзя было, чтобы двенадцатилетняя девочка ходила по ночной Москве одна. Клим вышел на лестницу.
– Тата!
Но в подъезде ее уже не было, и во дворе тоже.
– Тата!
Клим вернулся в квартиру и, взяв всхлипывающую Китти на руки, сел на диван.
– Я понимаю, что вы желали мне добра… Но посмотри кругом: стало лучше или хуже?
Китти обняла его за шею и зарыдала.
– Хочешь, я в угол пойду постою?
– Пойдем-ка лучше мыться и спать. Ты свою-то комнату не разгромила?
– Не-е-ет… Мне моих лошадок жалко.
– Вот видишь! Нельзя без спросу брать чужие вещи.
Китти кивнула.
– Я поняла: у нас с тобой ничего забирать нельзя, а у Элькина можно. Он нэпман и преступный элемент!
– Кто тебе это сказал? – охнул Клим. – Опять Тата?
– Да-а…
– Не слушай ее!
Клим не знал, что и делать. Варварство и глупость окружали Китти со всех сторон, и вольно или невольно она впитывала их в себя.
Дружбу с Татой надо было пресекать. Разгром квартиры – это цветочки; потому пойдут доносы или еще что похуже.
5.Когда Тата вернулась домой, мать уже спала, так что ей удалось пробраться в шкаф незамеченной. На следующее утро она ни слова не сказала ей о случившемся и побежала в школу.
Как Тата была зла на дядю Клима! Он не имел права калечить нежную психику Китти!
Будь Тата взрослой, она бы настояла, чтобы ее отобрали у отца и сделали дочерью пионерского отряда. Она могла бы жить у Таты, и тогда бы из нее выросла настоящая большевичка!
Но что могла сделать девочка, которую саму еще не приняли в пионеры?
После уроков было заседание редколлегии, и Тате поручили оформить стенгазету к 35-летнему юбилею литературной деятельности Максима Горького.
Ей выдали драгоценность из драгоценностей – большой белый чертежный лист и акварельные краски.
– Береги их – это последние, – предупредил вожатый Вадик. – Если справишься с заданием, я дам тебе положительную характеристику в совет отряда.
Тата пообещала быть предельно аккуратной.
Вернувшись домой, она принялась за работу. Сначала написала заголовок «Пионеры – Горькому», потом аккуратно наклеила статьи школьных корреспондентов, а потом срисовала из журнала виньетку из горнов и пионерских галстуков. В нее был помещен призыв:
Пусть погибнут все душители народа и кровожадные палачи в буре социальной революции! Пусть разлетится вдребезги череп капитала, веками омрачавший загробно-траурную жизнь трудящегося люда!
Получилось очень красиво.
В левом нижнем углу оставалось немного места, и Тата решила поместить туда важное предложение:
РЕФОРМА РУССКОГО ЯЗЫКАМы, пионеры-новаторы, предлагаем вместо «Здравствуй!» говорить «Ленинствуй!»
Подписи в поддержку реформы собирает тов. Тата Дорина.
Дверь отворилась, и в комнату вошла мать. Схватив Тату за воротник, она выволокла ее из-за стола и влепила ей затрещину.
– За что?! – взвыла Тата.
– Я тебе покажу «за что»! Отвечай, мерзавка, зачем ты устроила погром у Роговых?!
Тата попятилась.
– Дядя Клим – это социал-предатель… – дрожащим голосом начала она. – Тоже мне, образованный человек, а буржуйских морд на стены понавешал!
– Я тебе дам «буржуйских морд»!
Мамин безумный взгляд остановился на стенгазете.
– Мамочка, не надо! – завизжала Тата. Но было поздно: мать разорвала стенгазету на несколько кусков, бросила их на пол и принялась топтать.
– Это чтобы ты знала, как трогать чужие вещи!
Она сильно порезала руку о край чертежного листа, и на ее пальцах выступила кровь.
– Глаза б мои тебя не видели!
Тата юркнула в шкаф. Она слышала, как мать повалилась на скамейку и горько заплакала.
– Дура! Добилась своего! Он сказал, что больше не отпустит к нам Китти, потому что ты на нее плохо влияешь!
– Как?.. – Тата аж высунулась из шкафа.
– Закрой дверь немедленно! – закричала мать. – А то я, ей-богу, прибью тебя!
Тата уткнулась головой в тюфячок. Как теперь идти в школу, как объяснять, куда делся чертежный лист? Выйти перед строем и сказать: «Моя мать отсталая и неразвитая личность»? Ой, нет… Сразу пойдут расспросы о том, кто она по социальному происхождению, да кем служила до октября 1917 года… Мать говорила, что она жила за границей и помогала революционерам, но это мало походило на правду. Иначе откуда у нее эти буржуазные замашки: всякие птичьи клетки и кактусы?
А каким извергом оказался дядя Клим! Доносчик и подлец… Как можно запрещать детям играть друг с другом? Неужели ему не жалко собственную дочь?
Китти была самым дорогим существом для Таты. Она одна ее понимала, и ей все можно было рассказать. Они ели из одной тарелки – чтобы меньше посуды мыть, лепили во дворе снеговиков, сидели по вечерам на подоконнике и представляли, что все вокруг – другое.
Облезлые дома превращались в красивые здания из стекла и бетона, дровяные сараи – в нарядные киоски, а развешанное во дворе белье – во флаги советских республик.
