Севги Адывар - Тень Роксоланы
Ташлыджалы смотрел на бумажный лист и ненавидел себя. Он считал себя бесталанным поэтом, ведь каждая стихотворная строка рождалась в мучениях. А талант, по мнению Ташлыджалы, должен выплескивать стихи легко и свободно, радостно и просто, подобно тому, как дети плещутся в морских волнах, играя с прибоем.
– Прекрасная, как хороша ты, раскачивая бедрами, ты идешь, и камни стонут от счастья, когда к ним прикасаются твои ножки… – пробормотал Ташлыдждалы и тут же скривился. Строка была банальной и неинтересной, в ней не было полета. Поэт представил себе очаровательную девушку, быстро идущую по каменистой тропинке, но вместо девушки перед ним упорно рисовалась толстая бабища, грузно переваливающаяся по базару, а вместо деревьев, обрамляющих тропинку, мерещились торговые палатки и столики, за которыми суетились продавцы, назойливо зазывающие ленивых прохожих. Вот бабища остановилась около лотка с зеленью, и ее пухлая рука с дешевыми аляповатыми кольцами потянулась к пучку петрушки. Ташлыджалы сморщился от отвращения.
Стражник, постучавший в дверь, прекратил мучения несчастного поэта. Ташлыджалы призывал шахзаде, и он поторопился на зов.
Они писали письма всем знатным людям империи, которые только могли поддержать шахзаде в его притязаниях на престол. Мустафа диктовал, и перо Ташлыджалы так и летало по бумаге, куда как резвее, чем когда он воображал прелестную юную деву. Султан стар, очень стар – вот что записывал Ташлыджалы. От него не стоит ожидать новых походов, новых завоеваний, нового блага для империи и ее подданных. Султан устал и нуждается в отдыхе. Но империя не может отдыхать вместе с ним. Империя-то не устала! Нужен новый султан. Молодой и сильный. Тот, кто поведет войска к новым победам, к новым землям. Тот, под рукой которого расцветут знатные дома, ныне живущие в забросе в отдаленных провинциях. Немного денег и солдат – и империя получит нового султана…
Шахзаде Мустафа устал ждать смерти отца. Ему надоело слушать попреки и поучения матери. Он решил поднять бунт – явление обычное в Османской империи. Если отец не хочет отдать трон добровольно, то Мустафа возьмет его силой. Тем более что этот трон – его по праву. А если дожидаться, то можно ведь дождаться и того, что на трон воссядет кто-то из сыновей Хюррем. Селим или Баязид. Мать права. И тогда закон Фатиха применят к нему самому, к Мустафе. Братья колебаться не будут.
Момент для заговора был выбран удачно: шла ту редко-персидская война, Сулейман вновь предпринял поход против ненавистных Сефевидов. Янычары готовы были отказаться от присяги Сулейману и поддержать его сына в притязаниях на трон. И может быть все вышло бы именно так, как задумывал Мустафа, как долгие годы мечтала Махидевран Султан, но несколько писем шахзаде попали в руки Рустема-паши, великого визиря империи и мужа прекрасной золотоволосой Михримах Султан.
Рустем-паша, ознакомившись с письмами, немедленно бросился к султану. Заговор был очевиден, и исход его представлялся ясным. Шахзаде во главе своего войска двигался прямиком в столицу. Но письмо султана остановило его поход. Сулейман приглашал старшего сына присоединиться к походу на Сефевидов. Отказаться Мустафа не мог – янычары не поняли бы подобного, тем более что они больше жаждали не смены султана, но нового похода, новой добычи.
Немые палачи ожидали Мустафу, притаившись в палатке султана, прямо посреди османского войска. Шелковый шнур был предназначен наследнику престола – его, члена династии, не могли убить простой удавкой, а пролить кровь его было немыслимо и незаконно. Борьба была недолгой, и труп Мустафы вынесли из палатки. Янычары стояли в растерянности: у них на глазах был убит престолонаследник, тот, кого они прочили в султаны, а сделать было ничего нельзя. Оставалось лишь найти виновного да еще поднять бунт, устроить беспорядки, показать султану свое недовольство. Но все это уже была просто пыль, которая стелется за проскакавшими лошадьми – табун уже давно исчез, а пыль все еще забивается в горло, запорашивает глаза…
Шахзаде Мустафу похоронили в Бурсе, и Махидевран Султан еще долгие годы жила рядом с его тюрбе, оплакивая единственного сына, свою несбывшуюся надежду. А еще она оплакивала внука, шехзаде Мех меда, казненного после казни Мустафы. Мехмеду было всего семь лет…
* * *– Ну почему? Почему, почему, почему? – Шахзаде Баязид вышагивал по покоям, разбрасывая вещи. Гнев душил его, сжимал сердце до боли. – Почему так, Яман?
Яман-ага, много лет служивший молодому шахзаде, терпеливо вздохнул и подобрал серебряный кубок, откатившийся в угол. Поставил кубок на столик, смахнул пыль с драгоценных кабошонов.
– Шахзаде, не нужно так волноваться, – улыбнулся ага. – Ну что вы, прямо как маленький. Не пристало вам, сыну великого султана, так себя вести.
– Не говори со мной, как с младенцем! – Баязид швырнул в сторону наставника поднос с фруктами.
Металл яростно загремел по каменному полу, во все стороны раскатилась хурма, пышная виноградная гроздь неприятно шмякнула, налетев на ножку стола. – Все мне говорят, как надо себя вести, все указывают мне мое место! А где мое место, Яман? Я думал, что – рядом с повелителем! Я надеялся на его любовь! А что в результате?
– Наш султан любит вас, шахзаде, – немедленно отозвался слуга. – Как же иначе! Вы – лучший из его сыновей. Вы так похожи на него!
– Разве? – Баязид горько рассмеялся. – Ты говоришь так только для того, чтобы меня успокоить. Но я уже не тот малыш, который верил в сказки. Я вижу то, что вижу. Селим получил Манису, а меня отправили в Конью! Потом меня отправили в Кютахью. Ладно, пока был жив брат Мустафа, это все можно было терпеть. Он – старший сын, тут ничего не поделаешь. Но теперь-то, теперь! Мустафы нет. А я все еще не в Манисе. Теперь я должен управлять Амасьей! Всем известно, чем закончилось для Мустафы пребывание в этом санджаке. А Селим – престолонаследник. Тот самый Селим, который всегда проигрывал мне в бою на мечах. Селим-трус. Селим-пьяница.
– Не стоит так говорить о своем старшем брате, – заметил Яман-ага. – Вы должны относиться к нему с почтением, как это требуют наши традиции.
Баязид зарычал и ударил кулаком подушку. Шитая золотыми цветами ткань лопнула, и в стороны полетели перья.
– Традиции… – зашипел шах заде. – Традиции…
Традиции великой империи османов давно стояли Баязиду поперек горла. Именно они не давали ему дышать, не позволяли занять подобающее его заслугам и талантам место. Традиции требовали, чтобы все лучшее получали старшие братья, а его очередь всегда была последней. Нет, если точно, то предпоследней. Последним был Джихангир, но его Баязид не принимал в расчет – младший брат был калекой, горбуном, и никак не мог претендовать на престол. Такого султана не примет народ, такому султану не подчинятся янычары. Больше всего Баязиду хотелось занять место старших братьев – Мустафы и Мех меда. Но они были недосягаемы, как звезды, и Баязид не мог соревноваться с ними. Кто же соревнуется со звездами? Ими можно только любоваться издали, вздыхая от дивной красоты сияния с ночной небесной ткани. Правда, иногда Баязид думал, что мог бы вполне дотянуться и до этих звезд. Но сначала нужно было устранить одно препятствие – Селима.
