Анри де Ренье - Полуночная свадьба
Прикосновение прохладной кожи к ее затылку заставило ее вздрогнуть. Обильные слезы брызнули из ее глаз и потекли по щекам. У своего лица она увидела лицо ле Ардуа, побагровевшее от прилива крови, надувшиеся жилы у него на лбу. Ей показалось, что он совсем другой, не ле Ардуа, друг девицы де Клере, а некто, хотевший ее, и этот некто не был больше обладателем денег, лошадей, особняка. Обращенные лицом к лицу, они стали теперь просто мужчиной и женщиной, равными. Слезы продолжали стекать по ее щекам из закрытых глаз. Когда Франсуаза открыла их, ле Ардуа уже встал. Воцарилось долгое молчание. Они с изумлением смотрели друг на друга и не узнавали себя. Словно они стали новыми один для другого, оба почти одновременно произнесли имена друг друга:
— Франсуаза!
— Филипп!
Голос его звучал тихо, а ее — еще тише:
— Делайте со мной, что хотите…
Ле Ардуа направился к окну и открыл его. Мягко спускались сумерки. Запах сада ворвался в комнату вместе с ароматами пыли, цветов и листьев. Франсуаза по-прежнему сидела в кресле. Ле Ардуа возвратился к ней, взял ее руку и поцеловал ее. Она не противилась и слабо пожала его руку.
— Франсуаза, возвращайтесь к вашей тетушке. Я навещу завтра г-жу Бриньян. Нужно быть снисходительной, Франсуаза. Все устроится.
К нему возвратилась его обычная уверенность, ясная, твердая речь. Черный фрак обрисовывал его сильное тело. Девица де Клере поднялась. Ноги ее дрожали. Ле Ардуа поддержал ее за талию, помог сойти по лестнице. Электрический фонарь освещал вестибюль. Во дворе ожидала карета ле Ардуа. Он усадил в нее Франсуазу.
— Луи, вы отвезете барышню де Клере домой, на улицу Вильжюст. — Он захлопнул дверцу.
— До завтра, Франсуаза, — наклонился он. — И до всех дней жизни!
Франсуаза почувствовала, как какой-то маленький и тяжелый предмет упал ей на колени. Большой сапфир на золотом кружке — перстень, который постоянно носил ле Ардуа. Он видел, как она взяла кольцо и надела себе на палец.
Девушка ехала по Парижу в глубокой задумчивости. Карета мягко катилась на упругих резиновых шинах, внутри обитая кожей каштанового цвета, как и кресла в курительной. Ей казалось, что она не трогалась с места. Ее словно перенесла вдруг какая-то легкая и удобная, просторная и широкая коробка. На тротуаре улицы Вильжюст она глубоко вздохнула. Ей вышла открыть Олимпия Жандрон. Увидя Франсуазу, старуха всплакнула в передник.
— Слава Богу, барышня, вот вы, наконец. Не знаю, что здесь происходит. Барыня как полоумная. Сейчас только уехала с чемоданом. Сказала, что отправляется в дорогу и напишет барышне. Наверное, заболел г-н де Палеструа.
Старая служанка в изнеможении повалилась на табурет. Маленький шиньон, украшавший ее темя, словно размяк и утратил свой вид; белая прядь выбивалась из него.
— А доктор сказал мне, что дело неважно, что моя опухоль — плохой признак; мне нельзя подниматься по лестнице и носить тяжести. Мне нужен покой, вот что он сказал мне. Покой, благодарю покорно! А на что я буду жить?
И Франсуаза в первый раз без горечи подумала о богатстве ле Ардуа. Она видела бедную Олимпию в уголке замка Гранмон, и большие, увенчанные коронами орлы на его наполеоновском фасаде простирали свои крылья над милой старухой, которая со своими толстыми ногами, хохолком на голове и круглыми глазами напоминала неуклюжую, окоченевшую мохнатую курицу.
Глава тринадцатая
Де Гангсдорф пропускал мимо ушей предложения де Серпиньи об основании товарищества на вере и поговаривал о возвращении в Венецию. Раздосадованный неудачей, Серпиньи искал кого-нибудь, кто мог бы заменить Гангсдорфа и ссудить необходимые средства для учреждения Дома огня. Правда, г-жа де Бокенкур обещала свою помощь, но ее источников не хватало.
Однажды, когда де Серпиньи зашел повидать старика ла Перша, горшечника, тесная лавочка которого располагалась на улице Пирамид, туда зашел г-н Потроне купить глиняный кувшин. Потроне стал коллекционером. Несколько неудачных падений отбили у него вкус к верховой езде, и он начал увлекаться глиняными поделками, загромождая ими свою квартиру. При виде г-на Потроне у ла Перша де Серпиньи вдруг осенило: Потроне богат и тщеславен; вдобавок он скучал. Устав от роли мужа умной женщины, он решил создать собственный имидж. Предложение де Серпиньи ему пришлось по вкусу. Художественное предприятие в компании с таким видным лицом представлялось ему необыкновенно счастливым случаем и, по мнению Потроне, вполне стоило суммы, которую просил у него Серпиньи. Больше того, он не мог сдержать даже своей радости, когда Серпиньи посвящал его в подробности своего проекта. Открытие Дома огня приурочивается к Всемирной выставке. Прекрасные изделия Лувесьенской фабрики будут иметь европейский успех и положат начало грандиозному делу.
Де Серпиньи остался доволен встречей с Потроне, но зато ему причинял беспокойство Вильрейль. Молодой человек становился все более мрачным, возбужденным и капризным. Его поведение объяснялось чрезмерным переутомлением в работе, на что Серпиньи не обращал внимания. Вильрейль стал резким и недоверчивым. Лотерея на празднестве в Лувесьене вызвала у него большое раздражение. Де Серпиньи не удалось убедить его в ее необходимости. Вильрейль, несомненно, был одержимым, но Серпиньи не мог обойтись без него. Конечно, когда начнет функционировать Дом огня, можно будет подыскать сколько угодно искусных рабочих для шаблонных изделий, и де Серпиньи сам станет руководить ими. Но только Вильрейлю подвластно создавать шедевры и относиться равнодушно к отбираемой у него славе, которую приписывал себе де Серпиньи. Вильрейль ему совершенно необходим. Серпиньи решил как можно дольше оставить его в неведении насчет своего истинного плана, на который в нужный момент он надеялся уговорить его. Приехавшего в Лувесьен Потроне обсудить их общие теперь дела де Серпиньи принял в комнате, которую он называл «Плодовым садом». Комната служила для хранения произведений из его печей. На полках комнаты стояли созревшие эмалевые фрукты, аккуратно снабженные этикетками, вазы всевозможных форм, тонкие и пузатые, массивные и легкие, пестрые и одноцветные, маленькие и большие, шероховатые и гладкие, матовые и прозрачные. Г-н Потроне почтительно и покорно слушал де Серпиньи. С записной книжкой в руке Серпиньи называл ему продажные цены на будущее. По его словам, выходило, что каждая из вещей найдет толпы покупателей, и движением своего карандаша он распределял их по всем четырем концам света, прививая всюду вкус к новому искусству и упрочивая репутацию Дома огня. Заказы польются рекой. Эмалевые фрукты принесут обильный урожай.
