Елена Арсеньева - Страсть Северной Мессалины
Даже тайные встречи княжны с лордом Фицгербертом словно добавляли ей очарования в глазах Александра. Даже то, что она, возможно, выбалтывала англичанину то, чего ему знать совсем не следовало, казалось проявлением смелости, другим женщинам не свойственной, и приводило Александра в восторг.
Тем же вечером Мамонов отправил своего камердинера, человека преданного и верного, отнести княжне в ее комнаты тарелку с фруктами, которые ему всегда присылала императрица. Он любил апельсины, как говорила Екатерина, смеясь, душу за них продал бы, однако с радостью сейчас расстался с ними. Мысль о том, что она их ест, возбуждала его так же, как воспоминание о той сцене на маскараде. О, этой ночью императрица была от него в неописуемом восторге… ну что ж, она не заметила, что он ни разу не открыл глаз, ни разу не взглянул на нее. Крепко жмурясь, он снова и снова вызывал в памяти образ княжны… если бы его попросили описать ее лицо, он вряд ли смог бы это сделать. Ему было все равно, хороша она или дурна собой. Он ощущал только, что она украла его душу и что он не успокоится, пока не сделает ее своей.
Как все измельчало вдруг – все то, что прежде казалось необходимо-важным в жизни! Он с презрением вспомнил себя прежнего – фаворита, которого волновало лишь упрочение его положения.
…Однажды ему захотелось орден Александра Невского, который давался лишь за важные государственные заслуги. Конечно, в глубине души Мамонов знал, что никаких заслуг им не совершено, что он не заслуживает такой награды. Тем больше хотелось!
Когда он сказал об этом императрице, та лишь переглянулась со стоявшим у стола Храповицким (тот, конечно, видал всякие виды, однако глаза все же вытаращил), а потом улыбнулась ласково, точно несмышленому ребенку, который требует луну с неба:
– Ах, нет, Сашенька, это уж слишком!
Фаворит вспылил, выбежал вон. Сказался больным, отлеживался у себя. К вечеру Екатерина явилась с виноватым и ласковым видом. В руках у нее была трость, украшенная бриллиантами. О покупке этой трости уже судачили при дворе, и камердинер успел разузнать о ее цене. Стоила трость три тысячи семьсот рублей, это были безумные деньги.
– Что я, старик хромой? – вызывающе бросил Александр, когда Екатерина протянула ему подарок.
Трости были в большой моде, у Александра их было несколько штук, одна другой роскошней, правда, эта так и сверкала бриллиантами… однако он все же решил от нее отказаться. Ему был нужен орден! Он хотел орден!
В это время произошел очень неприятный пассаж. Александр, несмотря на вымышленную болезнь, не мог не пойти на праздник по случаю спуска нового корабля. И вдруг все обратили внимание на то, какими взглядами одаривает императрица какого-то безвестного секунд-майора Казаринова. Александр мигом насторожился… возникло подозрение, что ему готовят замену. И тут вдруг граф Брюс завел разговор о продаже имения. Дмитриеву-Мамонову захотелось его приобрести, хотя он только что купил другое, за триста пятьдесят тысяч рублей. Он просил Брюса уступить в цене, но тот не соглашался, сказав, что есть другой покупатель. Александр бросал, бросал на Екатерину взгляды, полные мольбы: мол, ну скажи, что ты купишь для меня эту игрушку! – однако она делала вид, что ничего не понимает. В конце концов Мамонов понял, что имение от него уходит, и сказал с обреченным и обиженным видом:
– Ну ладно, продавайте. А кстати, кто тот покупщик?
– Казаринов, – ответил Брюс.
Александр мгновенно побледнел, переменился в лице и только и смог, что пробормотать: тот-де до сих пор слыл за человека бедного…
– Вишь, не один Казаринов на свете, – лукаво улыбнулась императрица. – Покупает, может быть, не тот, о котором ты думаешь…
Бог весть, какой смысл вкладывала она в эти слова, но Александр воспринял их как объяснение: имение Казаринову купила Екатерина! А зачем? Видимо, имеет на него виды как на будущего фаворита!
От такого вероломства он чуть не умер на месте!
Он лишился сознания, лейб-медики Роджерсон и Мессинг были испуганы, не знали, что делать, и только Рибопьер тогда не растерялся и привел к его ложу Екатерину. Любовники примирились – к общему удовольствию. После этого Александр получил орден, которого так хотел. Потом он узнал, что Екатерина сняла знаки ордена с подвернувшегося под руку Николая Ивановича Салтыкова. И теперь эта желанная награда стала свидетельством его унижения.
Эта женщина им пользовалась, как шлюхой! Но он сам виноват, что позволил покупать себя. Что ж, с этим отныне покончено!
Все эти воспоминания промелькнули в голове, пока он следовал за непривычно молчаливой и сдержанной Аграфеной Александровной к малой гостиной, где Рибопьеры принимали самых близких друзей. Оттуда доносился веселый голос Ивана Рибопьера и женский смех.
– Извольте войти, – принужденным голосом сказала Аграфена Александровна, кивнув на дверь, около которой стоял лакей. – Мне надобно по делам отлучиться.
И отвела глаза.
Александр понял, что ей никоим образом не хочется быть замешанной в дело, в которое вовлек ее муж. Ей было стыдно, неловко, противно… Однако для него это не имело никакого значения. Сейчас его ничто не могло остановить!
Лакей с поклоном отворил перед ним дверь.
Александр вошел.
Кроме Рибопьера, в комнате были две дамы.
– Вы знакомы, господа, я полагаю? – сказал хозяин, глядя на друга с неловкостью.
– Да, – сказал Александр, глядя в Дашины глаза. – Мы знакомы.
Она молчала, только глаза вдруг налились слезами. И чудилось, все услышали, как она крикнула: «Люблю тебя!»
Марья Шкурина умиленно вздохнула. Рибопьер опустил голову. Он ненавидел фальшь. И сейчас вдруг понял, что жена, уговаривая его не участвовать в этом деле, была права.
Но поздно, поздно…
* * *Императрица смотрела в окно. Короткая июньская ночь так и прошла без сна. Вскоре пойдут по коридорам истопники: лето выдалось прохладным, она постоянно зябла, тем более когда проводила ночи одна. Екатерина невесело усмехнулась, вспомнив приключение с одним из истопников. Как молода она была тогда… как молода и безрассудна! Нет, ее телесные аппетиты не уменьшились, но она научилась ими управлять. Эта ночь вся прошла в телесном голоде, однако душевные муки от воспоминаний были столь сильны, что, войди сейчас Мамонов в спальню, она отвернулась бы от него.
Но он не войдет. Теперь ясно.
Это лишь кажется, что титул государыни-императрицы защищает его носительницу от всевозможных напастей, которые подстерегают обычную женщину. О да, ей изменяли, как самой обычной опостылевшей жене, ее бросали, как самую обыкновенную надоевшую любовницу. И, кажется, ей предстоит снова пережить, что случилось много лет назад.
