Кэт Мартин - Цыганский барон
— Покой и понимание ты найдешь лишь в одном обществе — твоего создателя, дьявола. Я тут ни при чем.
Маркиз побагровел от гнева.
— Убирайся! — проскрежетал он, указав трясущимся белым перстом на дверь. — Не смей возвращаться в эту комнату, пока не согласишься жениться!
— Вот логичный итог, — желчно заметил Доминик и, презрительно взглянув на старика, ушел.
Этот разговор оказался последним. Через два дня маркиз умер.
В камине догорал огонь. Доминик сидел в кресле. Погруженный в собственные мысли, он машинально перебирал бахрому обивки подлокотников. Обычно в этой комнате, отделанной деревянными панелями, со множеством книг, он чувствовал себя, как в убежище. Он приходил сюда зализывать раны, здесь был уголок мира во враждебном окружении Грэвенвольда, место, куда он уходил после яростных стычек с отцом.
Сегодня и здесь он не находил покоя.
Со дня смерти отца прошло несколько недель. Казалось бы, сейчас он должен был почувствовать себя свободным, враждебность, которой дышали даже стены, должна была исчезнуть, но нет. Домиником овладела необъяснимая хандра. Погода за окнами становилась все лучше: цветы благоухали, небо сияло голубизной, но Доминика это не радовало. Он отгородился от дневного света тяжелыми мрачными портьерами.
Доминик потягивал бренди и смотрел на тлеющие угли. Он чувствовал опустошение. Отца не стало, а вместе с ним не стало и человека, па которого можно было рассердиться или обидеться. Сейчас злость ела Доминика изнутри, понемногу глодала его, Словно кислота, разъедала душу, проникала в мозг.
Доминик вздохнул и откинулся на спинку кресла. С момента возвращения в Англию его не покидало ощущение, что мир его как-то потускнел. Цыганская жизнь отошла в прошлое, оставался лишь Грэвенвольд — слуги, земли, ответственность. Пусть у него не будет наследника, но, пока он жив, Доминик не собирался уклоняться от обязательств хозяина поместья.
И Кэтрин тоже осталась в прошлом. Доминик обратился за помощью к Харвею Малькому, тому самому человеку, которого послал к нему в свое время отец, но ни он, ни сыщики с Боу-стрит так ничего и не выяснили. Доминик уже начал сомневаться в том, что Кэтрин вообще добралась до Англии, и мысль о том, что она может сейчас страдать, заставляла его терзаться.
Где она теперь, если все же добралась до страны? Не отвернулся ли от нее человек, которого она когда-то любила? Или, отказавшись жениться, принудил сожительствовать с ним?
Что, если после того, что было между ними, Кэтрин зачала от него ребенка?
Мысли о том, что его ребенку уготована та же судьба, что когда-то ему самому, и о том, что Кэтрин делит постель с другим, становились невыносимыми.
Проклятие! И во всем виноват он сам. Все пошло наперекосяк с самого начала. Надо было с первого дня дать ей понять, что здесь хозяин — он. Как он мог позволить девчонке крутить им! Как это на него не похоже! В будущем он не допустит подобной слабости с женщинами.
И все же он тосковал по ней. Он помнил каждое мгновение, проведенное с ней. Он помнил ее запах, чистый и женственный, помнил ее волосы, мягкие и шелковистые. Он помнил, как любил ее, и всякий раз при этом воспоминании тело его твердело и наливалось жаром.
Проклятие, где она?
В дверь постучали. Доминик вздрогнул. Он встал. Привратник Блатбери открыл дверь.
— Мальчик, милорд, — проговорил длинноносый узколицый слуга, — ничего серьезного. Ссадина и шишка на голове, но я думал, что вы захотите узнать…
Оливер Блатбери увидел жалость на лице молодого маркиза. Окажись пару лет назад в поместье приемыш, которому разбили нос, он бы и не подумал беспокоить сэра Доминика из-за таких пустяков, уложил бы мальчишку в постель и сделал бы примочки, и все. Но сейчас предубеждение, которое большинство слуг испытывали к молодому Грэвенвольду, исчезло. Это произошло во многом благодаря тому, что Доминик оставил на службе старика Персиваля. Персиваль и Оливер дружили, и теплое отношение двух стариков к сыну маркиза заставило и остальных изменить свое отношение к наследнику поместья.
— Где он? — спросил Доминик.
— В своей комнате, господин. Мальчик просил ничего вам не говорить, но я подумал, что лучше сказать.
— Ты все сделал правильно, — ободрил старика Доминик, идя за привратником.
Они поднялись по широкой каменной лестнице, а затем прошли по длинному широкому коридору в спальню Яноша. Мальчик лежал на громадной кровати, и в больших темных глазах его застыла тоска. Один глаз припух, вокруг образовалась красноватая ссадина, щеку перерезала довольно глубокая царапина, а над правым ухом вздулась шишка.
— Черт, — пробормотал Доминик.
— Пожалуйста, не злись.
Янош виновато взглянул на испачканную в крови дорогую льняную сорочку и сел.
— Одежда — пустяки. Ее нетрудно купить. Лучше расскажи, как все произошло.
Мальчик отвернулся, уставившись в стену.
— Они обзывали меня. Говорили плохие вещи о моей матери.
— Я предупреждал тебя, — сказал Доминик. — Ты должен научиться не замечать их.
Хотя о цыганском происхождении мальчика никто не упоминал, и одет он был в добротную, прекрасно сшитую одежду, смуглая кожа ребенка и странная речь тут же сделали его предметом насмешек.
— Это нелегко, — сказал Янош.
— Знаю.
Мальчик удивлял Доминика. Ребенок ни разу не отступился от своего решения, и с тех пор, как они с Домиником приехали в Англию, без жалоб подчинялся всем предъявляемым к нему требованиям.
Он морщился, натягивая неудобную одежду, белье, короткие курточки и тесные кожаные туфли, но никогда не просил разрешить их снять. Напротив, он старался найти забытье в странных, неведомых доселе удовольствиях этого нового мира, и эти открытия стоили того, чтобы платить за них некоторыми неудобствами.
— Кто тебя избил? — спросил Доминик.
Янош опустил глаза.
— Скажи мне.
— Один мальчик, — уклончиво ответил ребенок. В поместье было много детей — отпрысков прислуги, конюших, крестьян.
— Кто?
— А что ты с ним сделаешь?
— Я прикажу его отцу выпороть негодяя. Он этого вполне заслуживает.
Янош ничего не ответил. Доминик ждал. Наконец, вздохнув, Доминик спросил:
— Ну что, не хочешь говорить? Думаешь, так будет лучше?
— Я не хочу никому зла, Я хочу только учиться.
Доминик сжал зубы. Перед его мысленным взором встали горькие картины его детства.
— Ты такой же свой здесь, как и они все, даже больше свой. Помни об этом.
Янош понимал, что говорить о своем происхождении, равно как и о происхождении его опекуна, очень опасно. Мальчик кивнул и лукаво улыбнулся, еще бы, ему доверена тайна — их общая с Домиником тайна.
— Я помню.
