Сильвия Дэй - Испытание страстью
— Она была бы вне себя от радости за вас.
— Да. — Эстер разгладила юбки. — Зато могла бы огорчиться за себя, а ей сейчас и так нелегко.
— Но она будет уязвлена еще больше, если вы ей не скажете.
— Я написала ей короткое письмо после ее отъезда. Думаю, это самое лучшее. Джесс не будет испытывать необходимости притворяться и показывать мне свою отвагу. Когда меня не окажется рядом, ей будет проще примириться с этой новостью. Она сможет отреагировать на нее так, как она это на самом деле чувствует. А когда мы увидимся снова, то в ее сердце останется одна чистая радость.
Элспет запила кусочек лепешки глотком чая.
— Вы с ней очень близки.
Эстер потерла руки.
— Да. Она для меня и сестра, и мать, и самый близкий друг.
— Джессика говорила, будто ваша мать умерла, когда вы были еще маленькими.
— Мне было десять, но во многих отношениях моя мать была для меня потеряна еще раньше. Ее истощала меланхолия. Я видела ее только урывками. Она была для меня чем-то вроде призрака: хрупкая, бледная и совершенно лишенная искрометной жизненной силы.
— Очень жаль, — сказала Элспет, сопровождая свои слова нежной сочувственной улыбкой. — Материнство — это талант. Право же, позор, что леди Хэдли не воспринимала в этом свете.
— Джесс была бы замечательной матерью, как и Тарли замечательным отцом.
— То же самое можно сказать о вас и Регмонте.
Эстер отвела глаза и смотрела на помощниц модистки, выходивших в галерею с тканями, выбранными Элспет. Ей удалось улыбнуться им на прощание, но улыбка получалась бледной и неуверенной.
— Моя дорогая, — сказала Элспет, стараясь привлечь внимание Эстер своим спокойным тоном, — возможно ли, что и вы страдаете от такой же меланхолии, что и ваша мать?
— О нет. Но, по правде говоря, меня целый день снедает беспокойство. Признаюсь, что меня волнует исход завтрашнего боксерского матча между Регмонтом и Майклом. Мне хотелось бы как-нибудь отговорить их от него. Регмонт слишком серьезно воспринимает подобные вещи.
— Вы беспокоитесь о Майкле.
Эстер почувствовала, как краска заливает ее щеки. За последнюю неделю она проявляла к Майклу неподобающее внимание. Она искала его всюду, по всему городу, если представлялась возможность посетить какие-нибудь вечера, и хотела взглянуть на него хоть одним глазком. И, если ей удавалось его увидеть, она испытывала острый укол возбуждения, которое находила одновременно и радостным и печальным. И это было неоспоримым доказательством того, что ее любовь к мужу уже не поглощала ее, как прежде.
— Он хороший человек.
— Да.
Элспет со вздохом поставила свою чашку.
— Позволю себе быть честной. У меня много причин упрочить свою дружбу с вами. Хотя я глубоко вам благодарна за помощь в выборе туалетов, но гораздо больше я нуждаюсь в помощи другого рода.
— Если я могу вам быть в чем-то полезной, для меня это будет честью.
— Мне хотелось бы услышать ваше просвещенное мнение о молодых девицах этого сезона, дебютантках, которые подошли бы Майклу. Раз он вам, как и мне, небезразличен, то я уверена, что вы захотите, чтобы он был удовлетворен своим браком.
— Конечно.
Эстер выдержала испытующий взгляд графини, наученная скрывать свой ужас долгими годами тренировки под руководством Джессики. С ее стороны, было неразумно желать, чтобы Майкл оставался одиноким.
Элспет ответила чарующей улыбкой.
— Благодарю вас. Надеюсь, он устроит свою жизнь до конца сезона.
— Это было бы замечательно, — согласилась Эстер. — Если нам не удастся справиться с этим раньше.
Послышался стук в дверь каюты.
Джессика улыбнулась, зная, кто это может быть, поскольку научилась различать ритм этого стука. Дверь открылась без ее позволения. Алистер ворвался в тесное пространство ее каюты в полной уверенности, что ему будут рады.
Он был так хорош, что у нее захватило дух. С момента как они вышли в море, он изменился, особенно с тех пор как они стали любовниками.
Теперь его прекрасные синие глаза казались ярче, а сам он стал склонен к озорству и веселью. В его чертах появилось нечто новое — мягкость, и от этого он казался еще красивее. А уж как он двигался! В его чувственных движениях появилась нега, и это было нечто новое. Будто Джесс укротила дремавшего в нем зверя. Эта мысль была причудливой, но очень ей нравилась.
Алистер подошел к ней, сидящей за столом, прижался губами к ее виску.
— Добрый вечер, — выдохнула Джесс, испытывая привычное и в то же время из ряда вон выходящее удовольствие от возникшей между ними близости.
Это походило на непринужденность и легкость, сопровождавшие ее жизнь с Тарли, но все-таки было не то же самое. Ее реакция на Алистера была богаче оттенками и глубже. Ее мучило сознание того, что отношения с Бенедиктом были не тем, чем могли бы быть. И все же подозревала, что несовершенство ее отношений с мужем отчасти объяснялось существованием Алистера. Независимо и тайно от нее он всегда был где-то рядом, в тени, и занимал в ее сознании место, которое не уступил бы никому.
— Теперь этот вечер добрый, — ответил он, выпрямился и показал ей кожаную папку под мышкой.
— Что это?
— Работа.
Он положил папку на стол.
Джесс улыбнулась и положила перо, которым писала письмо Эстер.
— Я счастлива, оттого что ты пришел ко мне, хотя у тебя есть более важные и неотложные дела.
— Вместо этого я предпочел бы заниматься любовью с тобой, но подозреваю, что ты не расположена к таким упражнениям.
Она подняла брови. Нынче утром у нее начались месячные.
— Откуда ты знаешь?
Алистер пожал плечами, освобождаясь от куртки, потом повесил ее на спинку стула.
— Как мне не знать? Я прикасаюсь к твоему телу чаще, чем к собственному. Твои груди стали больше и чувствительнее, а желание два дня назад достигло лихорадочной степени. В числе других признаков.
Губы Джессики изогнулись в кривоватой недоверчивой улыбке.
— Какой ты наблюдательный.
— Ничего не могу с этим поделать, — возразил Алистер, отвечая улыбкой. — Я не могу отвести от тебя глаз.
— Льстец, — шутливо укорила Джесс его. — Я действительно испытываю недомогание, но могу доставить тебе удовольствие иным способом, хотя…
Он сел.
— Соблазнительная мысль, но мне достаточно просто побыть с тобой.
Сердце Джессики против воли забилось быстрее. Алистер говорил так обыденно, и все же она была глубоко тронута его открытостью и уязвимостью, вызванными прирожденной неспособностью хитрить. Господь свидетель, она тоже уязвима.
