Сильвия Дэй - Испытание страстью
И как, черт возьми, после всего того, что они сегодня вкусили вместе, она могла спокойно сидеть здесь? Казалось, она приоткрывает всего лишь одну сторону своей многогранной натуры, последствия происшедшего ускользнули из ее памяти, но он знал, что это не так. Джессика была не из тех женщин, кто способен предаваться любви без разбора. Для нее близость означала не только телесное наслаждение, но и участие души. Она была затронута им больше, чем хотела показать, но ее чертова пресловутая сдержанность, совершенные манеры скрывали ее от него слишком успешно. В то время как он треснул по всем швам и не мог этого скрыть.
На него давили стены кают-компании. Его дыхание было поверхностным, он страдал от удушья.
Ужин, казалось, длится целую вечность. Алистер отказался от привычного стакана портвейна и встал из-за стола так быстро, насколько это допускала учтивость. Он улыбнулся Джессике и ушел. Добравшись до главной палубы, Алистер глубоко вдохнул острый холодный морской воздух и вцепился в поручни, ожидая, когда восстановится его душевное равновесие.
— Мистер Колфилд.
При звуке голоса Джессики его глаза закрылись. Живые образы прошедшего дня зароились у него в голове, и он понял свою ошибку. Она все время оставалась в его мыслях, и спасения от этого не было.
— Да, Джессика.
— С вами все в порядке?
Он кивнул, продолжая смотреть на море.
Он встала рядом с ним. Вместе они смотрели на удлиняющееся отражение луны на воде.
— Вы были так молчаливы за ужином.
— Прошу прощения, — ответил он автоматически, не задумываясь.
— Я бы предпочла узнать, что вас затронуло так глубоко.
— Мысли о вас.
— О?
Джесс прижалась к нему.
— Это не особенно льстит мне, раз вы так мрачны.
— Задумчив, — поправил он, хотя самому себе был готов признаться, что мрачен.
Это вовсе не соответствовало его характеру. Его жизнеспособность, прошлая и настоящая, часто подкреплялась талантом отражать повиновение.
— Мы не закончили разговор о вашей стычке на палубе нынче утром.
Джесс вскинула подбородок и сделала глубокий вдох:
— Я не отказываюсь отвечать, — сказала она, — но хочу спросить: неужели вы и в самом деле хотели бы углубиться в болезненные аспекты моей прошлой жизни? Признаюсь, я предпочла бы, чтобы вы считали меня романтической личностью, а не человеком, полным недостатков и страдающим от прошлых унижений.
— И это все, чего вы ждете от меня? — воскликнул он, внутренне возмущаясь и негодуя на то, что она воздвигла между ними такую преграду, — вы хотите, чтобы я видел только поверхность и не пытался проникнуть глубоко внутрь?
— Вовсе нет.
Ее рука нежно и легко легла на его предплечье.
Алистер тотчас же прикрыл ее ладонь своей.
Она встретила его взгляд.
— Я многое хотела бы узнать о вас. А по правде говоря, все.
— Почему?
Между ее бровями обозначилась тонкая морщинка. В лунном свете Джесс казалась очень красивой. Ее золотистые волосы отливали серебром, кожа сияла, как жемчуг. В ней появилась нечто новое — мягкость, которой он не замечал прежде. Алистер гадал, появилось ли в ней это во время ужина или только теперь, когда они остались одни. Какая-то часть его души предпочла последнее, и он воспарил от этой мысли. Черт возьми! Если бы только он был ей нужен!
— Потому что вы меня очаровали, — сказала Джессика тихо. — Когда мне кажется, будто я все о вас знаю, проявляется другая, неизвестная мне сторона вашей натуры, совершенно для меня неожиданно.
Он переплел свои пальцы с ее пальцами.
Джессика сделала долгий глубокий медленный вдох, прежде чем заговорить:
— Мой отец считал, что жалеть розог для ребенка означает портить его.
Алистер напрягся:
— О?
— Достаточно сказать, что для меня не жалели розог и не избаловали меня. — Джесс крепче сжала его руку. — Вот почему меня пугает и тревожит, когда я вижу, как грубияны запугивают детей, не считаясь с их возрастом.
Его кровь вскипела от возмущения.
— Это как раз те последствия, о которых вы недавно говорили? Вас били, если считали, что вы плохо себя ведете? Неужели Хэдли?
— Теперь, вспоминая прошлое, могу сказать, что я была непослушным ребенком.
— Но в таком случае следовало проявлять терпение, а не наказывать! Вы сами это знаете.
— Что сделано, то сделано, — сказала она, стараясь закончить разговор, хотя голос ее дрожал.
— Но не забыто.
Джессика обратила к нему нежную и немного неуверенную улыбку, которую он воспринял как еще один гвоздь, забиваемый в его гроб.
— Но сегодня я поняла, что я сильнее, чем предполагала сама. Несмотря на все усилия Хэдли, я все еще умею восхищаться новым подходом к жизни, все еще способна наслаждаться вами и не испытывать угрызений совести.
Алистер почувствовал, как судорога сжала его грудь.
— Вы отдались мне, потому что взбунтовались против Хэдли, который не одобрил бы этого?
— Нет. Вы стали для меня знамением праздника, потому что мнение Хэдли на этот счет ничего не значит. Больше ничего не значит. Не думаю, что вы понимаете, насколько глубоко я это осознала и чего мне стойло научиться понимать, что он больше не имеет надо мной абсолютной власти. Мне удалось сохранить часть своей индивидуальности, и в этом качестве, как независимая личность, я пожелала вас.
— А это как-то связано с вашим открытием, что, выбрав меня в любовники, вы уменьшите вашу скорбь от потери Тарли?
Ему была ненавистна горечь, просочившаяся в его тон, но мучительный спазм в глубине живота не позволял ему говорить беспечно. Во всяком случае, об этом.
Казалось, он готов пожертвовать для нее всем, кроме самого важного — своего сердца. Особенно теперь, когда понял, что сам в корне изменился, что прежняя жизнь теперь закончилась для него навсегда.
— Алистер…
Джессика резко повернулась к нему, держась свободной рукой за поручень. Ее спина была прямой, как шомпол, голову она держала высоко. Во всей ее позе чувствовался вызов, и это породило соответствующее волнение в его теле.
— Я чувствую, что вы хотите уменьшить свое уважение ко мне или получить повод для отступления.
Отступить? Сама эта мысль была абсурдной. Он так же не мог оставить ее, как не мог изменить свою привычку дышать. Найти опору, за которую он боролся всю жизнь, а теперь отказаться от нее, он не смог бы никогда.
— Что, как вы полагаете, могло умерить мою одержимость вами? Просветите меня, чтобы я знал, что следует скрывать от вас, дабы вы не потеряли интереса ко мне. Конечно, если вас не отвратил мой рассказ о продаваемых мною ласках. А может быть, я притягателен для вас именно потому, что грешен, что вызываю отвращение?
