Элизабет Вернер - Дорогой ценой
– И сплошной правдой, – добавил городской голова. – Молодой человек пристыдил всех нас. Нужно было уже давно сделать то, на что осмелился только он. Если тщетны были все протесты населения Р. и все представления правительству, следовало апеллировать к стране. Винтерфельд понял это и мужественно произнес первое слово. Теперь путь открыт, и все последуют за ним.
– Но при этом он поставил на карту всю свою будущность, – возразил полицмейстер. – Его брошюра слишком смела и будет дорого стоить своему автору. Равен не позволит безнаказанно оскорбить себя. Смелый противник может пасть жертвой своей дерзости.
– Или же наконец сломит могущество губернатора. Но, как бы то ни было, брошюра произведет небывалую сенсацию и подольет масла в огонь.
– Я того же мнения, – согласился полицмейстер. – Само собой разумеется, что барон приложит все усилия к тому, чтобы остаться господином положения. Но пусть он делает это на свой собственный риск.
* * *В рабочем кабинете губернатора в это время происходило вышеупомянутое совещание между ним и полковником Вильтеном. Бледное лицо и глубокая складка на лбу свидетельствовали о том, что барон встревожен, однако держал он себя с присущим ему спокойствием.
– Так и будет, – говорил он, обращаясь к полковнику. – Держите солдат готовыми к немедленному выступлению и не знайте пощады, если встретите сопротивление. Я беру на себя ответственность за все последствия.
– Если этого требует необходимость… повинуюсь, – нерешительно ответил Вильтен. – Вам известны мои сомнения.
– Я стою за крутые меры во всей их полноте. Нужно смирить мятежный город во что бы то ни стало. Теперь у меня больше, чем когда бы то ни было, оснований проявить свою неограниченную власть; пусть не воображают, что ее поколеблет коварный удар, направленный против нее!
– Какой удар? – спросил изумленный полковник.
– Вы еще не знаете последней новости, которой нас подарила столица? Рекомендую в таком случае прочесть брошюру асессора Винтерфельда, – сказал Равен саркастически, но вместе с тем весьма раздраженным тоном. – Асессор почувствовал в себе призвание перед всей страной изобразить меня деспотом, который не признает ни чьих-либо прав, ни закона и стал злым роком для вверенной ему провинции. Брошюра заключает полный список моих грехов: превышение власти, произвол, насилие и тому подобные боевые словца. Право, стоит прочитать это произведение, хотя бы ради того, чтобы подивиться, на что способен один из самых молодых и незначительных чиновников по отношению к своему бывшему начальству. Пока брошюра еще в руках немногих, но завтра с ней ознакомятся все жители города.
– Но, боже мой, почему вы так спокойно допустили это? – воскликнул полковник. – Подобные вещи не появляются без подготовки, вы должны были быть осведомлены об этой брошюре.
– Разумеется. Я получил ее вчера вечером, приблизительно в то самое время, когда она уже распространилась в столице и была на пути сюда. Курьер вместе с ней привез мне «искреннее сожаление» министра о том, что там не могли помешать ее распространению.
– Странно! – удивился полковник.
– Более чем странно. В столице обычно прекрасно знают обо всем, что касается прессы, и не так легко выпускают в свет то, что может представить малейшую опасность. Все направленные против меня обвинения, содержащиеся в брошюре, очень легко было отнести к правительству, что послужило бы основанием для ее уничтожения. Но на сей раз, по-видимому, вовсе не желали этого и, опасаясь моего энергичного вмешательства, предпочли оставить меня в совершенном неведении. Только в последнюю минуту, когда было уже слишком поздно, сообщили мне о ее появлении.
– У вас слишком мало друзей в столице и при дворе, – произнес полковник. – Я уже давно говорил вам это: там изо дня в день интригуют против вас, пуская в ход все возможные средства, чтобы подорвать ваше влияние. А тут подвернулось пригодное орудие… Винтерфельд ведь причислен к министерству?
– Конечно, – с горечью ответил барон, – я сам открыл ему доступ туда… Я сам отправил в столицу доносчика.
– Вот и воспользовались этим молодым человеком, зная, что он из вашей собственной канцелярии. Его имя, возможно, лишь пристегнуто к этому выпаду, а удар направлен с совершенно иной стороны.
– Нет, Винтерфельд не стал бы слепым орудием в чужих руках. Он действует по собственной инициативе. К тому же брошюра не могла быть написана в течение прошедших с его отъезда нескольких недель, для этого понадобилось несколько месяцев, а может быть, и лет. Вот здесь, в моей канцелярии, почти у меня на глазах, составлялся план этого произведения, каждое слово которого указывает на длительную и тщательную подготовку.
– И асессор ни вам, ни кому-либо другому не проговорился об этом? – спросил Вильтен. – Ведь были же у него знакомые, друзья…
Губы барона дрогнули, и его взор невольно остановился на оконной нише, из которой вчера вышла ему навстречу Габриэль.
– По крайней мере одного из его друзей я знаю, – глухо ответил он, – и потребую от него отчета. Что же касается лично Винтерфельда… Ну, это потерпит, так как в настоящую минуту мне необходимо посчитаться с другими врагами. С ним же у меня может идти речь только об одном. Не стоит толковать о том, что асессор Винтерфельд в своем благородном негодовании выставляет меня тираном и всю мою административную деятельность – злым роком города и провинции; другие считали так же. Серьезного внимания заслуживает лишь то обстоятельство, что он осмелился высказать свое мнение во всеуслышание и что эту дерзость не только претерпели, но, может быть, и одобрили. Я немедленно потребую полного удовлетворения от правительства, которое оскорблено вместе со мной, и если проявят намерение уклониться от ответа, то сумею принудить к нему силой. Уже не первый случай, что мне приходится ставить вопрос ребром перед столичными господами и очищать таким образом воздух от интриг, насыщающих его.
– Вы слишком серьезно смотрите на это, – стал успокаивать барона полковник. – До сих пор вы отражали подобные нападки своим непоколебимым спокойствием и пренебрежением. Почему же сейчас ложь и клевета выводят вас из себя?
– Кто говорит, что это ложь? – гордо выпрямился барон. – Брошюра дышит ненавистью, но в ней нет ни слова неправды, и я не намерен отрицать ни одного из приведенных в ней фактов. Я сумею защитить все, сделанное мною, но только перед теми, кто вправе требовать от меня отчета, а никак не перед первым встречным, которому вздумалось взять на себя роль судьи. А ему и его единомышленникам я дам ответ вполне по их заслугам.
