Элизабет Бойл - Без ума от герцога
Знание Колстона, его истории и проделанных работ свидетельствовало, что Сент-Мор не только умный, но также дотошный и любознательный.
Когда они завершили осмотр среди подмостков, банок с красками и штукатурки, Сент-Мор повел ее к летнему дому со стеклянным фасадом. Это чудесное укрытие было встроено в старую кирпичную стену, окружавшую парк.
Собаки, резвясь, носились по тропинкам и обнюхивали каждый уголок.
Это был всего лишь один из удивительных уголков Колстона, который, как и многие знаменитые дома, возник на пересечении древнеримских дорог. Сначала там появился норманнский замок, со временем он уступил место тюдоровскому особняку, а тот, в свою очередь, — большему зданию, когда благосостояние семьи возросло. Теперь дом снова переделывали по современным вкусам, хотя остатки былого великолепия и приметы старины упрямо цеплялись за это место, как летний домик, реликт елизаветинских времен.
— Когда-то тут был виноградник, — сказал Джеймс. — Во всяком случае, так написано в старых отчетах.
— Как вы все это организовали? — Элинор поставила чашку на столик, о котором предусмотрительно позаботился Сент-Мор.
Это поражало ее весь день — не только знание Колстона, но и все мелочи, которые он предусмотрел для ее комфорта. Вроде ждущих их столика и стульев.
И теперь было так легко почувствовать уют в этом укрытом от посторонних глаз летнем домике, где были лишь письменный стол в углу, диван и кресло у очага, ковер на каменном полу.
— Это уроки моего отца, — признался Сент-Мор. — Он много путешествовал… по делам… и возил с собой складную мебель. Я сохранил ее из сентиментальности, но теперь понял, почему он ее любил. Я оставлю ее здесь, эта мебель создана для хорошего места. Мне ведь придется приезжать сюда. — Замолчав, он посмотрел на нее с дивана, где вольготно расположился. — Очень удобно для пикников, которые устраиваются в последний момент.
— Да, это замечательно. — Элинор поднялась и подошла к двери, чтобы осмотреть сад. Ей было уютно в накидке, она совсем не замерзла и превосходно себя чувствовала.
Как и обещал, Сент-Мор привез яблочные пирожные, ветчину, французский сыр, который она обожала, и даже апельсин. Она понятия не имела, как Сент-Мор его раздобыл.
Голый зимний сад хранил секреты, о которых она могла только догадываться. Что кроется под коричневой тканью? Пионы? Или колокольчики? Розы, у которых сейчас лишь шипы на голых ветках, белые, розовые или красные?
Спящий сад напомнил ей о Сент-Море. Элинор через плечо взглянула на него. Как много можно увидеть и домыслить, и как много укрыто от глаз.
И снова ей отчаянно захотелось больше узнать об этом человеке. Кто он, что может быть таким заботливым, таким веселым, таким умелым?
И так ужасно правит каретой?
Она смотрела на него — длинные ноги вытянуты, глаза закрыты, на губах улыбка. Эта улыбка пленила се сердце. Улыбка делала его гораздо моложе его лет. И это заставило Элинор задуматься еще кое о чем…
— Почему вы не… — начала она и умолкла.
Его глаза медленно открылись, от их глубокой синевы у нее дух захватило.
— Что я не?
— Я… то есть… гм… мне интересно… — запиналась Элинор, потом оглядела сад. — Мне интересно, бывали ли вы тут летом?
— Леди Стэндон, вы не это хотели спросить. — Он сел прямо.
— Конечно, это. — Не глядя на него, она разглаживала юбку.
— Нет, не это. — Поднявшись, он подошел к ней. — Так что вы хотели узнать обо мне?
Сжав губы, Элинор размышляла, отважится ли снова солгать, но когда взглянула ему в глаза, в эти удивительные глаза, растерялась.
— Гм… мне интересно, почему вы снова не женились?
— А следовало? — спросил он, пододвигаясь ближе.
«О Господи, нет!» — хотелось крикнуть ей. Тогда она не стояла бы здесь, воображая невозможное… как он хватает ее в объятия и целует до бесчувствия. Дразнит ее грезой о дне, проведенном…
Она поклялась не делать этого. Это глупость.
Но это чудесная глупость, думала она, отбрасывая все причины, по которым ей не следовало целоваться, оставив лишь одну мысль: она до безумия желала этого мужчину.
Взглянув в его глаза, она увидела в них ту же битву: «Следует нам или не следует?»
— Просто сегодня все так великолепно. — Она отчаянно старалась, чтобы голос не дрожал в унисон с трепещущим сердцем. — Это позор, что вам некого так баловать.
Он коротко рассмеялся:
— Я бы не назвал падение в канаву баловством. Что до остального, день выдался для меня замечательным. Я получил огромное удовольствие.
Удовольствие! От этого слова ее охватила дрожь пробудившегося восторга. Ох, если только…
— И для меня удовольствие провести его с вами, — сказала она, вглядываясь в него в поисках признаков молчаливого согласия, уступки.
Что дурного в одном поцелуе, думала она, когда его голова чуть наклонилась, когда он шагнул ближе, обнял ее и привлек к себе.
Их дыхание смешивалось, когда он замер, всего на миг, его губы парили над ее ртом. Тело Элинор пело, оживая, дрожа в опрометчивом ожидании, когда его губы, наконец, накрыли ее губы, и они снова слились в поцелуе.
Она чувствовала тепло его тела. Но не тепла она искала в этот холодный день, а жара. Обжигающего, палящего жара. И она открылась ему, позволив его языку скользнуть в ее рот, когда его сильные руки привлекли ее ближе.
Элинор знала, что ей следовало отпрянуть, сдержать слово, помнить, для чего она его наняла.
Но она могла думать лишь о том, почему хотела его, почему влюбилась в него.
Потому что он воспламенил в ней страсть после долгих лет холода.
Сент-Мор сделал это. Зимний сад наполнил цветением ее сердце.
— Я обещал, — шептал он ей на ухо, его губы согревали и ласкали мочку. — Я обещал вам, что буду вести себя прилично.
— Я прощаю вас. — Она прижалась к нему, желая, чтобы он снова ее страстно поцеловал.
Джеймс понимал, что окажется в затруднительной ситуации, когда заключил ее в объятия и поцеловал. Это опасный, гибельный путь.
Скоро он скажет ей правду.
Скажет, что он Паркертон, что любит ее, что сделает все, что в его власти, чтобы каждый день ее жизни был таким же, как этот. Только чтобы видеть счастливый блеск ее глаз, слышать веселый смех.
Чувствовать, как ее губы прижимаются к его губам.
Но, целуя ее, он понял, что соблазн остаться Сент-Мором крепко держит его. Свобода, пьянящая радость от сознания, что он обычный человек и может распоряжаться своей судьбой и ни от кого не зависеть, делала его счастливым.
Целовала бы его Элинор, если бы знала правду? Сбежала бы с ним в повозке для сена? Поддразнивала бы во время осмотра дома? Мог ли он вести жизнь, которую открыл и сейчас делил с ней?
