Барбара Форд - Рождество в Индии
— Но если ты все равно не в силах мне помочь, было бы гораздо лучше, если бы ты подумал о себе, отец, и убрался на небо или куда там положено.
Слезы обиды и гнева стояли в моих глазах.
— Всю жизнь я прожил с твоей матерью, Джен… А твоя тетя, миссис Рид, всегда была рядом… Смерть не имеет никакого значения…
— Вообще-то это не мое дело, — ответила я.
— Почему ты сердита, Джен?
Я молчала.
— Я ведь не сделал тебе ничего плохого.
— Наверное, я любила тебя, папа, когда была крошечной… Мне так кажется… Дети миссис Рид, Джорджиана и Элиза, очень любят мистера Брокльхерста, потому что он одаривает их подарками… Но мне кажется, я любила тебя иначе…
— Ты бы тоже получала подарки, Джен, если бы я был жив.
— Наверное, — ответила я. — Но ты всегда был такой глупый, папа. Так говорит миссис Рид. Вечно ты делал какие-нибудь глупости. Моя мама и миссис Рид всегда решали все за тебя… Ты был смешон, говорит миссис Рид, не зная, как поступить, спрашивал у всех совета… И я стыжусь за тебя. Ты ни разу не высказал собственного мнения… Лишь тогда, когда умер… Но это было лишь раз. И сейчас ты тоже, так же как при жизни, не можешь ни на что решиться. Ты говоришь, что тебе меня жалко. Все это одни слова, папа. Почему ты не пойдешь к Богу и не попросишь его убить мистера Брокльхерста? Или Богу на тебя наплевать? И на меня тоже? Ты, папа, видел ли Бога там, по ту сторону? Я могу поклясться, что ты даже не попытался узнать, какие есть возможности приблизиться к Богу… Ты только, как всегда, бестолково суетишься и беспокоишься за меня…
— Мой отец тоже считал меня ничтожеством, — с грустью сказал он.
Он произнес эти слова едва слышно, отвернувшись. Крупные слезы катились по его щекам.
Я хотела ему сказать еще что-то, но сдержала порыв своей ненависти.
— Ты должна любить людей, — сказал отец.
— Они грязные и глупые, почти все! — воскликнула я.
— Со временем ты, Джен, поймешь…
— Не верю я всему этому! Что это за слова «со временем»? Я ведь все вижу, папа! Люди смешны. И я не люблю их.
Я крепко зажмурила глаза. Когда я разомкнула их, моего отца уже не было. Я стояла босая в чужом коридоре и дрожала от холода.
Вдруг я услышала какой-то звук, будто кто-то крался.
В дальнем конце коридора приоткрылась дверь. На ручке двери была пугающе огромная рука… Она переходила в чудовищное предплечье, которое исчезало в широком рукаве.
Из-за двери до меня донеслось мощное, спокойное дыхание. Я вдруг поняла, что там, во мраке коридора, скрывается великан… Я оцепенела от ужаса, волосы мои (так мне казалось) встали дыбом, сердце остановилось, губы заледенели, лицо свело судорогой.
Дверь с тихим скрипом отворилась пошире. Там колыхалось что-то красное, бесформенное, белая рука на ручке двери была похожа на умирающее животное.
Открылась еще одна дверь. Подрагивающее трепетное сияние без усилия перелилось через порог и с журчащим смехом быстро взмыло к потолку. Из глубины мерцающего сияния выглянуло лицо, смеющееся лицо девочки, похожей на меня… Внезапно оно исчезло…
— Господи! Помилуй! — прошептала я. — Кто там стоит за дверью?
— За дверью стоит Бог, — услышала я чей-то голос.
— А ты не мог бы выйти?
— Ни одному живому существу не дозволено узреть лицо Бога.
— Что же тебе от меня нужно? — с дрожью в голосе спросила я.
— Я просто хотел доказать, что я существую.
— Благодарю. Спасибо.
— Ты, Джен, для меня — всего лишь крошечная, ничтожная пылинка. Ты знаешь об этом?
— Нет, — сказала я, подумав.
— Ты очень дурно обращаешься со своими благодетелями, особенно с миссис Рид и ее детьми… Ты забываешься, Джен… И у тебя бывают такие гадкие мысли. Собственно говоря, я сам не понимаю, почему позволяю тебе жить, Джен.
— Да?
— Свет! Джен!
— Что?
— Свет! Кошка на мышку, мышка на веревку, веревка на мясника и так далее… Понимаешь, девочка, что я имею в виду?
— Кажется, нет, — тихо сказала я.
— Бог есть мир, и мир есть Бог. Только и всего…
— Прошу меня простить, но если это так, как ты говоришь, — прошептала я, — значит, я тоже бог.
— Ты, Джен, вовсе не Бог, ты всего лишь тщеславная дерзкая девчонка!
— Но я не более дерзкая, чем Бог! А ты смог бы доказать мне противоположное?
— Любовь! Джен!
— Какая любовь?
— Я говорю о Моей Любви. Любви Бога. Любви Бога к людям. Ну?
Несколько секунд я думала, не зная, что ответить.
— Да, об этой любви я наслышана…
— Может быть, ты хочешь, чтобы я совершил чудо?
— А что ты умеешь?
— Я всемогущ. Ты забыла, Джен? Сейчас ты девочка, ты вновь стала маленькой, но стоит тебе открыть глаза, и ты все увидишь по-другому… Весь мир для тебя окажется иным…
Я неожиданно улыбнулась и с грустью прошептала:
— Да, Господи, я сдаюсь…
Это была тягостная и беспокойная тьма. Вздохнув, я открыла глаза и тотчас же почувствовала сильную боль в груди. Я лежала на каком-то твердом выступе скалы. Океан звезд сиял в черном провале воды. Тревожный ропот замирающего волнения окружал спасшую меня скалу.
В отдалении раздавались голоса, крики, вздохи. Иногда доносился протяжный вопль.
Измученная, я закричала, моля о спасении:
— Где же ты, Господи? Где? Соверши чудо!
Я призывала Спасителя, уповая на его лучшие чувства, уповая на его возлюбленную мать, я рыдала, ломая руки.
Крикнув в последний раз, я умолкла. Холодное равнодушие жизни охватило меня. Я улыбнулась спокойно в лицо смерти. Глубоко, всем сердцем, печально и торжественно желая умереть, я приподнялась на выступающем вперед камне, встала на колени и повернулась лицом к горам, прощаясь с их вершинами, прощаясь с парящими высоко в небе стаями белых птиц.
— Прощай, Джон! — прошептала я. — Прощай, Индия…
Я соединила руки, как соединяют их индусы, готовясь уйти из мира, как вдруг увидела тихо скользящую лодку. Величину и очертания ее трудно было рассмотреть в темноте, тем не менее, движущееся черное — чернее мрака — пятно, могло быть лишь лодкой…
Я остановилась. Или, вернее, привычка к жизни остановила меня на краю.
В лодке сидел один человек и усиленно греб, несколько раз его весла задели о камни…
Я окликнула гребца. И через несколько секунд передо мной стоял Радж.
— Радж, Господь сжалился надо мной, — прошептала я.
— Как хорошо, что я наконец-то нашел вас, миссис Рочестер, — сказал он со вздохом.
Я протянула к нему руки, и он бережно перенес меня в лодку.
— Господи, Радж, — заплакала я, — все сгорело, моя ферма… Не осталось ничего…
