Елена Арсеньева - Любовник богини
Да, пьянящий запах смерти витал над поляной, щекотал ноздри Василия. Он быстро, коротко переводил дыхание, пытаясь прийти в себя. Не время предаваться отчаянию. Сейчас Варя может надеяться только на него, а значит…
Послышался топот. Трое погонщиков выбежали на поляну. Глаза их лезли из орбит, лица позеленели, губы побелели. В неверном свете костров и звезд они напоминали ожившие трупы, и Василий не смог удержаться, чтобы не осенить себя крестным знамением.
— Они мертвы? — спросил предводитель убийц как о чем-то незначительном.
— Они мертвы, — в три голоса ответили погонщики. — Мы оставили их в джунглях, тигры подберут…
— Их никто не найдет! — еще задыхаясь от быстрого бега, выкрикнул один из убийц. — Знаете, что говорят жители здешних гор? Множество народу гибнет в этих местах, однако никогда еще не было найдено ни одного скелета. Покойник, будь он целым или обглоданным тиграми, тотчас же переходит во владение обезьян.
Они собирают кости и хоронят их в глубоких ямах, зарывая так искусно, что не остается ни малейшего следа!
— Хорошо, — кивнул предводитель. — Хорошо, если все так, как вы говорите.
— Они мертвы, все трое! — воскликнул погонщик. — Клянусь Баваной, клянусь…
— Тогда поклонимся богине, — жестом прервал его начальник. — Поклонимся ей.
Душители опустились на колени. Предводитель остался стоять, простирая вперед руки. Затем он снял тюрбан, и Василий содрогнулся, увидев его голый, бритый череп с единственной прядью длинных волос, напоминающей оселедец запорожских казаков.
— Да поклонимся Кали! — начал предводитель негромко, однако с каждым словом голос его возвышался, становился все более резким, пронзительным. — Да поклонимся смерти! Да поклонимся отцам и уводящим к ним!
Мгновение тишины показалось блаженством, но вот снова послышался завывающий крик:
— О Яма, властитель теней! О Кали, окутывающая мир тьмой, о уничтожающая, о Каларатри — ночь времени!
Голос снова замер, а потом безжалостно взрезал тишину:
— Да напьешься ты кровью неверных слуг, солгавших тебе, усомнившихся в тебе, о Бавана-Кали! Майн бхукахо! [21].
И в одно мгновение трое погонщиков, преследовавших беглецов, были схвачены и с заломленными за спину руками поставлены на колени перед главарем.
Один из душителей поднес ему чашу с водой, другой — охапку желтых цветов. Бормоча что-то, предводитель окропил лоб схваченных несколькими каплями воды, бросил в лицо по горсти грубо сорванных лепестков. Ни один из троих даже не сделал попытки сопротивляться: висели в руках своих же товарищей, как мешки, покорно склонили головы под резкими ударами полукруглого, будто широкий серп, бритвенно острого жертвенного ножа, и кровь их мгновенно впиталась в землю.
Это произошло в двух шагах от Василия, и он даже слышал бульканье крови, вытекавшей из разрубленных яремных вен.
Когда Василий очнулся, кругом царила тишина. Трупов не было видно: кажется, их затолкали под ту же груду веток и листьев, которыми были укрыты задушенные. Убийцы вповалку спали у костров.
Василий с трудом выставил вперед сначала одну ногу, потом другую. Шаги давались с невероятным усилием: все тело будто судорогой свело. И он в восьмидесятый по меньшей мере раз пожалел, что клинок, подарок магараджи, недосягаем. Руки чесались наброситься на этих безмятежно храпящих злодеев, но что он мог безоружный, один против всех?
Василий Аверинцев не привык отступать, это да, но какой сейчас прок в беззаветной, слепой отваге? Если он геройски поляжет здесь, если румаль сломает ему шею или острый нож перебьет ее, Вареньке это не поможет! А сейчас ее спасение — только в Василии. Может быть, она тоже думает об этом. Может быть, зовет…
Движением, которое постепенно входило в привычку, он прижал ладонь к горлу, не давая вырваться мучительному стону, и неслышно обогнул шатер. Сразу сделалось темно — так темно, что Василий невольно оглянулся, чтобы еще раз увидеть игру живого пламени.
Никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким; как сейчас, — даже три, нет, уже четыре года назад, когда лежал у подножия разбитой батареи Раевского; истекая кровью из пробитого пулей плеча, и тусклая луна медленно восходила над Бородинским полем, освещая жуткую, черную картину торжества смерти. Торжества Баваны-Кали, будь она трижды проклята! Блеклая печальная луна, совсем, даже отдаленно непохожая на огромное светозарное светило, которое вздымается в небесах и одевает в серебряные одежды стройный стан, вплетает серебряные нити в длинные волосы, заливает серебром загадочные глаза…
Он вздрогнул, очнувшись. Не время теперь, не время!
О, кабы знать, в самом ли деле предводитель убийц уличил во лжи душителей, преследовавших Бушуева и Реджинальда, или просто в порыве преданности принес еще три жертвы на алтарь своей ненасытной покровительницы?
Василий с тоской вгляделся в насторожившуюся черноту джунглей. Нет, там, на поле Бородинском, он был не столь одинок. Он знал, что за ним придут, его найдут, подберут. Теперь же ночь и тьма клубились пред ним, мрачно заглядывали в глаза, безнадежно вздыхали… безнадежно, безнадежно!
Он стоял, не решаясь сделать шага в эту ночь, в эту даль, в эту пустоту, полную зловещих, призрачных теней, и в первое мгновение рука, которая легла на его плечо, показалась ему рукою призрака.
Часть II
…И УМЕРЕТЬ В ОДИН ДЕНЬ
1. Башня Молчания
Милях в десяти от Ванарессы начинаются горы. Они не тянутся тесно прижатыми друг к другу, одинаковыми хребтами, подобно Гималаям, — они причудливо возвышаются среди джунглей. Титан-ваятель, создававший их, словно бы расшалился — и разбросал свои незавершенные творения в самом живописном беспорядке.
Вот невиданная птица с головой дракона, распустив крылья и разинув жуткую пасть, восседает на голове громадного чудовища. Возле него выбирается из земли великан в зубчатом, будто обломок крепостной стены, шлеме. За все века, минувшие с того времени, как эти горы украсили поверхность земли, исполинский воин смог выбраться только по грудь. Сколько еще столетий понадобится ему, чтобы утвердиться обеими ногами и вздохнуть свободно?.. Кругом него толпятся сказочные, пожирающие друг друга животные, безрукие фигуры, свалены в кучи шары, высятся одинокие стены с бойницами, переломанные мосты, наполовину рухнувшие башни. Все это перепутано, разбросано; все с каждым новым углом зрения, с изменением освещения изменяет форму, как призрачные видения во время лихорадочного сна…
Весь секрет в том, что снизу, с земли, никаких чудес не видно: глыбы да глыбы. Все эти забавы природы различимы только с высоты, но тот, кто может любоваться ими, никогда не откроет тайн божественного игралища. Птицы небесные не умеют говорить. А человек, ставший вровень с птицами в горах Ванарессы и заглянувший в лики каменных чудовищ, уже никому не поведает о том, что видел. Ведь он глядит на них с Башни Молчания, а это значит, что он обречен на смерть.
